Книга Моя жизнь на тарелке, страница 35 – Индия Найт

Вот так фокус. И что дальше? На ум приходит один-единственный ответ, и я решаю, что он не по мне. Определенно не по мне.

* * *

Хвалиться я не люблю, но как лишний раз не отметить скульптурные перемены, произошедшие на моем лице. Еще раз взглянув в зеркало, я звоню Кейт. Прошу записать меня к ее косметичке, у которой — о счастье — случилось окно в пятничном графике. Кейт полна оптимизма, весенних надежд и восторгов от Макса. Кейт счастлива. («Жизнь — райское наслаждение, ты со мной согласна, дорогая?») Ее экстаз меня не вдохновляет. Уж и не знаю почему.

Я отрываю Чарли и Джека от игры с Ролло и при виде своих мальчишек наполняюсь любовью к ним, беспричинной любовью — надеюсь, меня поймут родители, хоть раз в жизни тискавшие своих детей неизвестно почему, посреди самого обычного дня. Мы устраиваем пиршество с горячими сандвичами; мы строим Лего-город; я торможу на полпути к телефону, едва не отменяя ресторанный ужин с Робертом. Так хочется подольше побыть с детьми. Вечернюю сказку, где мне отведена роль злобного монстра, Джек сопровождает визгом восторженного ужаса. Чарли сосредоточенно накручивает волосы на палец — милый жест из его младенчества.

Скрежет ключей Роберта в замке сигнализирует, что пора стартовать. На все про все у меня ровно полчаса — принять ванну, одеться, накраситься. Если бы я верила женским журналам, то справилась бы с легкостью: просто-напросто задрала бы волосы на макушку, сунула ноги в туфли и прошлась по губам помадой более сочного оттенка. Кто это, интересно, строчит такую чушь? Ответ очевиден — я и строчу: «Для вечернего, сексуального макияжа подберите тени потемнее и черную обводку для губ». Ха!

В ванную доносится хохот — мои мужчины резвятся. Похоже, Роберту тоже выпало сыграть монстра, но его жребий слаще: он монстр-щекотун.

Семейная жизнь — это счастье, с которым ничто не может сравниться. Ничто.

А месячные все ближе. Иначе почему я плачу?

* * *

По-моему, я так и не описала наружность Роберта. Волосы у него того неопределенно-грязного оттенка, который чуть-чуть не дотягивает до блондина и потому называется русым. Рост — метр семьдесят пять (как у меня), лицо — красивое. В изгибе губ проглядывает нечто жестокое, но это нечто с лихвой компенсируется добрым взглядом. Я в жизни не видела глаз ласковее, чем у Роберта; легко обмануться, между прочим, потому что чересчур ласковым его не назовешь. Насыщенно-серый, стальной цвет глаз, как ни странно, усиливает впечатление доброты. Ресницы длинные, на зависть женщинам. Нос орлиный, без малейшего, однако, сходства с клювом. (Замечу, что из «пятачка» и «клюва» лично я предпочла бы последний.) Роберт неплохо сложен, худощав, и костюмы — его отменные, безупречные костюмы — сидят на нем, будто на манекене.

Хорош. Очень хорош, отмечаю я, устроившись напротив мужа за столиком на двоих. Хорош и абсолютно не похож на меня. У него красивые руки. Он всегда — всегда! — выглядит свежим и чистым. Кажется, обнюхай его с головы до ног — и ничего, кроме аромата дорогого лосьона, не учуешь.

— Мечтаешь о Париже? — спрашивает Роберт.

— Да. Боже… Можешь себе представить — пошла сегодня в косметический на эпиляцию воском в области бикини. Ничего не вышло.

— То есть?

— Не вытерпела. Одну сторону сделала, а вторую… словом, теперь у тебя односторонняя жена, Роберт.

— Неужели так больно?

— И даже хуже. Но я к чему… в Париже, если мы с тобой… не смотри на меня, ладно?

Роберт задерживает на мне взгляд. Долгий и такой… смешливо-презрительный. А потом поражает меня немыслимым великодушием:

— Неважно, Клара. Честное слово, это не имеет значения. Не переживай. Все нормально.

Ну разве он не добр? Сейчас его глаза не обманывают. И если после этих слов я чувствую себя жалким ничтожеством, то виноват, конечно, не Роберт, а мой мерзкий характер. Роберт ведет себя как рыцарь — делает скидку на женские слабости. Почему же мне его великодушие кажется безразличием?

— По-твоему, мы с тобой счастливая пара? — спрашиваю напрямик, протягивая Роберту меню. — О… Помнишь лимонное ризотто, которое нам подавали в прошлый раз? Восхитительное.

— Помню. Но сегодня у них ризотто с тыквой и шалфеем. Возьму, пожалуй. А для начала грибы в соусе. — Роберт поднимает взгляд на официанта. Мой муж — из тех людей, которым всегда обеспечено внимание официантов. А еще он из тех, кому не грозит застрявший в зубах шпинат или отсутствие носового платка в самый ответственный момент.

— А мне, пожалуйста, салат из помидоров и рыбное ассорти.

— И яблоки в сиропе, — машинально добавляет Роберт, изучивший мои пристрастия.

— Нет, десерта не нужно, благодарю вас. Только салат и ассорти.

— Вот как? — Роберт откидывается в кресле. — Ты же обожала яблоки в сиропе. В чем дело?

— Даже не знаю, — честно признаюсь я. — Пытаюсь не объедаться. Отказываю себе в самом любимом.

— Должен сказать… — Роберт запрокидывает голову, прищуривается, — ты несколько похудела… Выглядишь, — секундная пауза, — мило.

— Наберу в два счета, так что не слишком радуйся. — Вот, опять. Откровенный комплимент злит меня неимоверно.

— Мне все равно, сколько ты весишь, Клара, — говорит Роберт.

— Ты не ответил на мой вопрос. Мы счастливая пара?

— А по-твоему? — Его ласково-стальной, непостижимый взгляд устремлен на меня.

В некоторых жизненных ситуациях мне неприятно, что на меня смотрят, пусть даже и ласково, и эта ситуация как раз из их числа. Роберт явно придерживается другого мнения.

— В основном, да, — отвечаю я.

— Почему?

— Потому что… во-первых, мы с тобой отлично ладим. (Роберт кивает.) Я считаю тебя хорошим другом. Мы любим одни и те же шутки, одни и те же вещи, одни и те же блюда.

— И детей одних и тех же, — подсказывает Роберт.

— И мы любим своих детей, — соглашаюсь я.

— А жизнь? Свою жизнь мы любим? — спрашивает Роберт. — По большому счету?

Официант ставит передо мной второй бокал с шампанским.

— Ты свою, думаю, любишь. Я свою тоже. Хотя… я не совсем понимаю, что значит «любить свою жизнь». Все познается в сравнении, как известно, а мне сравнивать не с чем. Мы ведь с тобой в одном экземпляре существуем.

— Но ты счастлива?

— Конечно. А ты разве нет?

— Я? Счастлив, — тянет Роберт на манер плантатора из южных штатов. — Пожалуй. Достаточно счастлив.

«Достаточно счастлив». Ненавижу. Ненавижу это ничего не значащее, вялое, безликое, скаредное «достаточно счастлив».

Ненависть остается при мне.

— Хорошо сказано, Роберт. Зрелые чувства зрелого человека. — Я очень рассчитываю на свой артистический талант; Роберт способен уловить малейшую фальшь. — Я тоже достаточно счастлива. — На сей раз я почти не вру.