Онлайн книга «Уроки милосердия»
— Ты была с ним? — напряженно спрашивает она. Сначала мне кажется, что Мэри говорит о Джозефе, но потом понимаю, что она имеет в виду Адама. — Если честно, я сказала Адаму, что не хочу его какое-то время видеть. У Мэри рот приоткрывается. — Аминь! — Но потом поехала к нему домой. — Мэри закрывает лицо руками, и я поджимаю губы. — Я не собиралась входить, клянусь. — Здравствуйте! А почему ты сюда не приехала? — интересуется Мэри. — У меня достаточно травяного чая и мороженого, чтобы пережить любой разрыв, и я гораздо больше, чем Адам, готова раскрыться навстречу чужим эмоциям. Я киваю. — Ты права. Я должна была тебе позвонить. Но я увидела его жену и детей. Я… расстроилась, отвлеклась от дороги, потому и сбила оленя. Я понимаю, что придумала всю эту историю от начала до конца, даже не упомянув имени Джозефа. У нас с бабушкой намного больше общего, чем я думала раньше. — Хорошая попытка, — хвалит Мэри. — Но ты врешь. Я недоуменно смотрю на нее, даже дух перехватило. — Я тебя знаю. Ты поехала к нему, чтобы сказать, что совершила ошибку, и если бы не увидела эту семейную идиллию, то, скорее всего, стала бы швырять в окно камешки, пока он не вышел бы на улицу поговорить с тобой. Я бросаю на Мэри сердитый взгляд. — По-твоему выходит, что я просто неудачница. Мэри пожимает плечами. — Послушай, вот что я хочу сказать: тебе стоило бы сдерживать свое недовольство чуть дольше, чем один вздох. — Разве это не постулаты монахини, взятые из Ветхого Завета? — Бывшей монахини. Знаешь, что я тебе скажу: вся эта безмятежность, показанная в «Звуках музыки»… Все это сказки. В стенах монастыря сестры такие же мелочные, как и люди за его пределами. Одних ты любишь, других ненавидишь. Я сама плевала в купель со святой водой перед тем, как в ней умывались другие монахини. Это стоило двадцати молитв, которые я читала в наказание. Я потираю левый висок, который дико ломит. — Можешь дать мне телефон? Она встает, роется у меня в сумочке, находит телефон. — Кому собираешься звонить? — Пеппер. — Врешь. Последний раз, когда ты разговаривала с сестрой, она повесила трубку, потому что ты заявила: нанимать репетитора, чтобы четырехлетний ребенок поступил в эксклюзивный садик, так же глупо, как и нанимать тренера по плаванию для гуппи. Ты бы не стала звонить Пеппер, даже если бы оказалась зажатой в машине, которая вот-вот взорвется… — Просто дай мне проверить полученные сообщения, договорились? Мэри сует мне телефон. — Давай, отправляй ему сообщения. К завтрашнему утру ты все равно будешь молить его тебя простить. В этом вся ты. Я ищу в списке контактов номер Лео. — Только не в этот раз, — уверяю я. По всей видимости, даже охотники за нацистами иногда отдыхают. Несмотря на то что я в тот вечер и на следующее утро оставляю для Лео три голосовых сообщения, он не отвечает и не перезванивает. Я забываюсь беспокойным сном в гостевой спальне Мэри, где над головой висит искусно вырезанный из дерева Иисус, несущий свой крест. Мне снится, что я должна тащить этот крест на гору и после, глядя с вершины вниз, вижу тела тысяч обнаженных мужчин, женщин и детей. Мэри по дороге в булочную завозит меня домой, хотя я и уверяю, что мне лучше поехать с ней на работу. Когда я оказываюсь дома, меня охватывает чувство тревоги. Мне кажется, что я не выдержу очередной беседы с Джозефом. Я не хочу с ним разговаривать, пока не переговорю с Лео. Я хочу выбросить Джозефа из головы, поэтому решаю испечь то, что требует неусыпного внимания, — бриоши. Это кондитерская аномалия: тесто для бриошей на пятьдесят процентов состоит из масла, но вместо того, чтобы превратиться в кирпич, из него получается сладкая, тающая во рту, воздушная выпечка. Еще сложнее выпекать их в такой жаркий, влажный день, как сегодня, потому что все ингредиенты должны быть холодными. Я даже миску для замешивания и нож для теста засовываю в холодильник. Я начинаю с того, что, пока замешивается тесто, взбиваю масло. Потом маленькими порциями добавляю масло в чашу миксера. Это мой самый любимый момент. Тесто не знает, что делать со всем этим маслом, и начинает расслаиваться. Но со временем ему удается вновь стать единой шелковистой массой. Я выключаю миксер, отрываю кусочек теста размером со сливу и медленно начинаю его растягивать, чтобы проверить консистенцию, — тесто становится прозрачным. Я помещаю его в контейнер, плотно закрываю пластмассовой крышкой, ставлю на стол и начинаю убирать в кухне. Звонок в дверь. Неожиданный звук пугает меня. Обычно днем дома меня не бывает, а по ночам в двери никто не звонит. Даже Адам — у него есть свой ключ. Я ожидаю увидеть почтальона или посыльного, но мужчина, который стоит на пороге, не носит форму. На нем мятый пиджак и галстук, хотя на улице почти тридцатиградусная жара. У него черные волосы, щетина и глаза орехового цвета. И рост у него под метр девяносто. — Сейдж Зингер? — уточняет он, когда я открываю дверь. — Я Лео Штейн. Совсем не таким я его представляла, и не только внешне. Я тут же качаю головой, чтобы прикрыть волосами лицо, но вижу, что уже поздно. Лео смотрит на меня так, как будто может видеть сквозь завесу волос. — Откуда вы узнали, где я живу? — удивляюсь я. — Вы шутите? Мы же работаем в Министерстве юстиции. Мне известно даже то, что вы ели на завтрак. — Правда? — Нет конечно. Он улыбается, чем еще больше сбивает меня с толку. Мне казалось, что такие, как он, редко улыбаются. Я думала, что после всего услышанного он уже забыл, как это делается. — Можно войти? Не знаю, как следует вести себя в подобных ситуациях. Могу ли я вообще отказаться его впускать? Но не совершила ли я чего-то предосудительного? А может, за мной и Джозефом следили скрытые камеры? Или мне грозит опасность? — Первое, что вы должны сделать, — это начать спокойно дышать. Я здесь для того, чтобы помочь, а не арестовывать вас, — говорит Лео. Я поворачиваюсь боком, чтобы он не мог видеть обезображенной половины моего лица. — Что-то не так? — спрашивает он. — Нет. А почему вы спрашиваете? — Потому что вы вывернули шею так, как я, когда заснул за письменным столом. Потом целую неделю не мог выпрямить шею, так она затекла. Я собираюсь с духом и встречаюсь с ним взглядом. Ладно, пусть глазеет! — Ох, — негромко произносит он, — такого я не ожидал. У меня такое чувство, будто мне дали пощечину. Большинство вежливых людей никак не комментируют мои шрамы. Если бы Лео промолчал, я могла бы сделать вид, что он ничего не заметил. |