Онлайн книга «Уроки милосердия»
Йосек кивнул. — Я так и думал, что ты откажешься. Но однажды ты, возможно, передумаешь. Он сунул мне в руку документы, а потом заключил меня в объятия. Бумаги оказались зажаты между нашими телами — клин, который разделил нас, как любая другая ложь. — Береги себя, Минка, — прошептал Йосек и поцеловал меня. На этот раз его губы были чужими, как будто он общался со мной на непонятном языке. Через час я уже была в душном нутре отцовской булочной, ела булочку, которую папа пек для меня каждый день, — с особой закрученной верхушкой, с шоколадом и корицей. В это время дня мы были одни; его помощники приходили до рассвета, чтобы печь хлеб, а уходили в полдень. Я сидела, обхватив ногами стул, и наблюдала, как папа формует выпечку. Он оставлял ее подходить на посыпанном мукой пекарском столе, похлопывал каждую круглую с выемкой буханку, упругую, как попка младенца. Христианские документы, которые я засунула в лифчик, жгли мне кожу. Я представила, что, когда буду сегодня вечером раздеваться, на моей груди останется вытатуированное имя какой-то нееврейской девочки. — Семья Йосека уезжает, — сообщила я. Руки отца, которые всегда были чем-то заняты, неожиданно замерли над тестом. — Когда ты его видела? — Сегодня. После школы. Он хотел попрощаться. Отец кивнул и сложил очередную порцию теста в маленький прямоугольник. — А мы будем уезжать из города? — поинтересовалась я. — Если мы уедем, Минуся, — ответил отец, — кто же будет кормить людей? — Наша безопасность гораздо важнее. Особенно когда Бася на сносях. Отец хлопнул рукой по разделочной доске, подняв облако мучной пыли. — Ты думаешь, я не в состоянии защитить свою семью? — закричал он. — Думаешь, ваша безопасность для меня не важна? — Нет, папа, я так не думаю, — прошептала я. Отец обошел стол и схватил меня за плечи. — Послушай, — сказал он, — семья для меня — все. Ты для меня — все. Я лично разнесу эту булочную по кирпичику, если это поможет уберечь вас. Еще никогда я не видела его таким. Мой отец, который всегда был настолько уверен в себе, всегда готов был шутя выйти из любой сложной ситуации, едва сдерживался. — Тебя ведь зовут Минка. А полное имя — Вильгельмина. Ты знаешь, что это означает? «Избранная оберегать». Я всегда буду тебя оберегать. — Он долго и пристально смотрел на меня, потом вздохнул. — Хотел приберечь их как подарок на Хануку, но, наверное, придется отдать сейчас. Я присела, а он пошел в заднюю комнату, где хранил запасы зерна, соли и масла, и вернулся с мешком из пеньки, который был завязан так же крепко, как плотно сжат рот у старой девы. — A Freilichen Chanukah! — поздравил он. — Хотя и на пару месяцев раньше. Я нетерпеливо рванула веревку, развязывая узел. Мешок упал — внутри была пара блестящих черных сапог. Они были абсолютно новые — ничего себе! — но совершенно немодные: не было в них ничего, что заставляло бы восхищаться их пошивом или стилем. — Спасибо, — выдавила я улыбку и обняла отца за шею. — Они единственные в своем роде. Ни у кого нет таких сапог. Ты должна пообещать, что будешь носить их не снимая. Даже во сне. Ты поняла меня, Минка? Он взял сапог у меня из рук и потянулся за ножом, которым отрезал куски теста. Воткнул кончик в желобок на каблуке, повернул, и подошва отвалилась. Сперва я не поняла, зачем он портит свой же подарок; потом разглядела, что внутри было потайное отделение, где лежало несколько золотых монет. Целое состояние. — Никто не знает, что они там, — сказал отец. — Только ты и я. Я подумала о сломанной руке Йосека, о солдатах СС, которые требовали у него деньги. Вот это и есть папина гарантия безопасности. Он показал мне, как открыть обе подошвы, как потом вернуть на место, и несколько раз стукнул каблуками по столу. — Как новенькие, — восхитился он и отдал мне сапоги. — Я говорю серьезно: я хочу, чтобы ты постоянно их носила. Каждый день. В жару и в холод… Когда идешь на рынок или на танцы… — Он улыбнулся. — Минка, запомни: на своих похоронах хочу видеть тебя в этих сапогах. Я улыбнулась в ответ, с облечением ощутив знакомую почву под ногами. — Тебе не кажется, что «видеть» — слишком мудрено для мертвого? Он засмеялся раскатистым грудным смехом, который я всегда вспоминала, когда думала об отце. Сидя в обнимку с сапогами, я думала о нашей общей тайне и о том, что мы еще друг другу не доверили. Я так и не рассказала папе о христианских документах — ни тогда, ни потом. Главным образом потому, что он обязательно заставил бы меня ими воспользоваться. Я доела булочку, которую отец испек только для меня, и взглянула на свой голубой свитер. На плечах остались следы муки после того, как он обнял меня за плечи. Я попыталась стряхнуть муку, но бесполезно. Как бы я ни старалась, все равно видела отпечатки пальцев, как будто меня предупредило привидение. В ноябре последовали перемены. Однажды отец вернулся домой с желтыми звездами, которые нам предписывалось постоянно носить на одежде. Наш городок Лодзь был переименован немцами, которые теперь здесь верховодили, в Лицманштадт. Все больше и больше евреев переезжало в Старый город, в Балуту, — некоторые по собственной воле, некоторые потому, что власти решили, что квартиры и дома, которые много лет принадлежали этим людям, должны быть переданы этническим немцам. В городе появились улицы, по которым нам ходить запрещалось, — мы должны были пользоваться обходными путями или мостами. Также нам запрещалось ездить общественным транспортом и выходить из дома, когда стемнеет. У моей сестры стал хорошо заметен живот. Дара несколько раз сходила на свидание с мальчиком по имени Давид и внезапно решила, что знает все, что касается любовных историй. — Если тебе не нравится то, что я пишу, — как-то сказала я, — никто тебя читать не заставляет. — Дело не в том, что мне не нравится, — ответила Дара. — Я просто пытаюсь помочь тебе сделать книгу более реалистичной! Говоря о реализме, Дара хотела оживить в памяти минуты страсти с Давидом — чтобы у моей главной героини, Ани, был такой же романтический поцелуй. По словам Дары, Давид являлся чем-то средним между актером Майклом Гольдштейном в фильме «Зеленые поля» и Мессией. — От Йосека вестей нет? Дара спросила из лучших побуждений, но должна же она была понимать, что мои шансы получить письмо ничтожно малы. Письма доставляли уже не так регулярно, как прежде. Я предпочитала думать, что Йосек часто пишет мне, может быть два-три раза в день, и эти письма пылятся где-то на закрытом почтамте. — Что ж, — протянула она, когда я покачала головой, — уверена, он просто очень занят. Мы сидели в студии, где Дара три раза в неделю занималась балетом. Она хорошо танцевала — по крайней мере, была так же искусна в танцах, как я в писательстве. Раньше она мечтала о том, чтобы поступить в какой-нибудь танцевальный коллектив, но теперь о будущем никто не заговаривал. Я наблюдала, как она натягивает куртку с желтыми звездами на плече и спине, обматывает шею шарфом. |