Онлайн книга «Удивительная жизнь Эрнесто Че»
– Я безумно ее люблю, она меня тоже, но все-таки хочет уехать. Возлюбленную Мориса звали Кристина, и она доставляла ему множество проблем. Он говорил о девушке так, словно Йозеф давно и хорошо ее знал. Кристина была актрисой и твердо решила отправиться в Париж. Упряма как осел, переубедить ее нет никакой возможности. – Если любишь, езжай с ней, тебя здесь ничто не держит. – Я приехал в Алжир, чтобы нажить состояние, ничего не сумел скопить, а возвращаться побежденным не хочу. – Почему, скажи на милость, ты ставишь свой успех выше ее артистической карьеры? – Она работает без сна и отдыха. Играет в театре, без конца ездит на гастроли. В этой стране чертова прорва театров. Так что без дела она не сидит. А сейчас отказывается от любых предложений и уже месяц днем и ночью репетирует пьесу. Но мадам этого мало, ей, видите ли, требуются «новые вызовы»! Кристине надоел алжирский театр, она мечтала о кино. В картине «Пепе ле Моко» [47] у Кристины была роль в массовке, всего две сцены, но одна из них с Габеном. Больше она не снималась. Кристина написала Габену, чтобы попросить совета, но ответа не получила. Побывала на студии в Бийянкуре, попробовалась на роль в костюмном фильме об эпохе Великой французской революции, о результатах ей не сообщили, и она убедила себя, что должна переехать во Францию, ибо только там можно добиться успеха. Решено: после премьеры пьесы и гастролей, если таковые состоятся, она отправится в Париж. – Это будет катастрофа, если Кристина уедет. Я без ума от нее, понимаешь? Ты должен мне помочь, Йозеф. Морис сочинил историю о некоем актере, который преклоняется перед театром и презирает кино. Он прочел массу интервью со знаменитостями в «Синемонд» и «Синеревю», и все они утверждали, что истинное искусство «прописано» на сцене. Морис был профаном, но звездам доверял, а они относятся к кино свысока, считают его способом заработать легкие деньги, эрзацем, которым занимаются те, кто провалился на подмостках, не понравился придирчивой публике, готовой освистать любого, не умеющего играть классику. Кино – искусство иллюзий, актер становится марионеткой в руках ловкача-режиссера. – Если Рэмю [48] , Жуве [49] и Гитри [50] сходятся во мнении, им можно верить, разве нет? Морис достал из бумажника сложенную вчетверо вырезку, аккуратно развернул и начал читать срывающимся от волнения голосом: – «…Музыка расставляет нужные акценты, свет подсказывает зрителю, куда смотреть, умелый монтаж определяет за него, что он должен увидеть. Настоящий артист не нуждается в подобных ухищрениях, чтобы привлечь внимание сидящих в зале зрителей, которые ерзают, кашляют, вздыхают, аплодируют, свистят и трепещут, ибо артиста делает публика. В кино между артистом и его публикой стоит экран…» – Вот это ты и должен объяснить Кристине. – Но мы не знакомы! – Я часто говорил ей о тебе, и она жаждет личной встречи. Завтра у нее премьера. – Мне не хочется идти, я в театре скучаю. – Но я прошу о дружеской услуге! Сделай над собой усилие. – Если Кристина приняла решение, она никого не станет слушать. Ты действительно любишь эту девушку? Так женись на ней. – Я об этом думал, но она против брака. Говорит, что семья – тюрьма для женщин, и хочет сохранить свободу. – Феминистка! Тебе не повезло. По большому счету она права. Возможно, стоит представить дело иначе? Ты любишь детей? Хочешь завести семью? – Она считает, что рождение ребенка закабаляет женщину, привязывает ее к домашнему очагу и это оскорбительно. Кристине нужен успех, она не собирается заниматься хозяйством. – Ну так уговори ее! Белое платье, Мендельсон, медовый месяц в Венеции… Может сработать. – Я соврал насчет своего возраста. Услышав подобное признание, любая женщина обняла бы Мориса, утешила его, посмеялась и простила, однако реакцию Кристины никто не взялся бы предсказать. Морис принадлежал к племени неисправимых бабников, волокит, трепачей, любителей сентиментальных историй. Некоторые ловеласы носят каблуки, другие – пиджаки с подкладными плечами, третьи зачесывают волосы с затылка на лысину или красят их в жгуче-черный цвет, Морис был завзятым вралем и мог этак небрежно (псевдонебрежно!) дать понять собеседнику, что он – тайный внук Рокфеллера (боже, какой у него трудный характер!), летчик-испытатель нового французского реактивного самолета (но об этом не следует распространяться, вы же понимаете!) или секретный агент на отдыхе (инкогнито, но вам я доверяю). – Значит, тебе двадцать три? Невероятно! Ты и меня провел, – признался Йозеф. – Я выгляжу намного старше, и для дела это неоценимое преимущество. – Женщины – странные существа. Если переспишь с другой, она подумает: такова жизнь, все мужчины мерзавцы, придется смириться. Но вранья про возраст она тебе никогда не простит. Из заводской кирпичной трубы поднимался белый дым. Пьянящий запах апельсинов обволакивал людей – их было четыреста или пятьсот, – собравшихся в бывшей промышленной зоне на бульваре Тьера. Морис и Йозеф пришли с приятелями, и сейчас те пытались убедить их, что «Амер Пикон» [51] помогает лечить малярию. Установленный факт. Поначалу французская армия заказывала значительное количество этого аперитива для лечения военнослужащих. Скептицизм Йозефа поражал его товарищей: только иностранец может быть таким недоверчивым. – Лет сто или двести назад было отмечено благотворное действие сверхдозы хинной настойки, – сказал Йозеф. – Сегодня для достижения результата пришлось бы выпить сотни литров. Цирроз убил бы тебя прежде малярии. Продолжить он не успел – толпа двинулась вперед, и они оказались в помещении заброшенного склада. Театральный антураж отсутствовал напрочь. Не было ни афиши, ни билетной кассы, ни билетов, ни билетерши. Даже кресел, да что там – стульев и тех не было. Зрители стояли плечом к плечу, входящие теснили переминающуюся на месте толпу. Мориса и Йозефа отнесло к столбу, еще полчаса публика старалась угнездиться в импровизированном «зале», потом двери закрыли, свет погас и установилась тишина. |