Онлайн книга «История любви в истории Франции. Том 6. Любовь "по-санкюлотски"»
Именно там и произошло знаменательное событие. Послушаем, как она сама описывает сцену, так сильно повлиявшую на ход революции, которую Сент-Бев назвал «бессмертным актом бесстыдства». «Среди учеников отца, — пишет она, — самому младшему было лет пятнадцать-шестнадцать. Он мог совершенно спокойно отвлечься от занятий и был всегда готов оказать мне какую-нибудь мелкую услугу, которую я принимала с благодарностью. Его родители жили не в Париже, и моя мать была очень добра к этому мальчику. Поэтому он был для меня не таким чужим, как все остальные, и я относилась к нему с той простотой, которая свойственна невинности и так опасна для нее. Я совершенно не боялась ходить в мастерскую, если у меня там было какое-нибудь дело, даже если этот мальчик был там один. Я никогда не осмелилась бы подступить так в отсутствие отца, если бы в мастерской кто-то другой. Моя мать занималась своими делами в квартире, готовила в кухне еду и не всегда замечала как я вхожу в мастерскую. Однажды вечером, когда я пришла по какому-то делу в мастерскую, этот юноша работал за столом под лампой. Я подошла, чтобы взять то, что мне было нужно, тогда он взял мою руку, как будто играючи, и, потянул под верстак, заставил прикоснуться к чему-то невероятному». Манон никогда не видела голого мужчины и понятия не имела о том предмете, который молодой человек столь развязно положил ей в руку. Она вскрикнула от ужаса, решив, что под столом какой-то незнакомый зверь. Ужасно напуганная, она попыталась вырвать у него руку. Но юноша, не выпуская ее руки, засмеялся и тихо сказал: — Да тише, глупая! Чего вы испугались? Какое безумие! Разве вы меня не знаете? Я вовсе не злой! Сейчас прибежит ваша мать и станет ругать меня за то, что я напугал вас, а ведь я только показал вам то, о чем ей хорошо известно… «Взволнованная и сбитая с толку, — продолжает госпожа Ролан в своих воспоминаниях, — я по-прежнему пыталась отнять у него руку и уйти прочь; он, продолжая держать меня за пальцы, поворачивается на стуле, открыв моим глазам предмет, который так меня напугал. Я отворачиваюсь в сторону. — Послушайте, мсье, но это же ужасно! Я продолжала вырываться, пытаясь убежать. — Ну ладно, мадемуазель, успокойтесь. Мне жаль, что я рассердил вас. Простите меня и никому ничего не говорите, я не хотел обидеть вас. По-моему, нет ничего страшного в том, чтобы показать предмет, который каждый день видишь на рисунках. Вы, конечно, можете пожаловаться, и меня накажут. — Боже, я никому ничего не скажу, пустите же меня… Он выпустил мою руку, и я убежала. Я спряталась в своей комнате, не в силах успокоиться, и вдруг услышала, что меня зовет мама. Я была в растерянности, мне нужно было подумать, но пришлось идти. Я вбежала в комнату матери, задыхаясь от волнения. — Что с тобой, дитя мое? Ты так бледна… — Я не знаю… Я хочу выпить воды. — Что у тебя болит? — Ничего, мне просто не по себе. Ноги подо мной дрожали, но я выпила воды и шла в себя, успокоила мать и спросила, что она хотела мне поручить». Дерзкая выходка молодого подмастерья господин Флипона еще долго тревожила душу Манон. Она пыталась понять, для чего же предназначена та «удивительная штука», до которой она дотронулась и которая так ее испугала… «С большим трудом я навела порядок в своих мыслях; каждый раз, когда я пыталась спокойно поразмышлять о той странной сцене, непонятное волнение мешало мне. В конце концов, разве он сделал что-нибудь дурное по отношению ко мне? Нет. Расскажу ли я кому-нибудь об этом происшествии? Но я не знала как рассказать… Должна ли я сердиться на него? Я сомневалась в этом. Сравнение с рисунками казалось мне ошибочным, и это удивляло меня; к делу примешивалось любопытство, и все эти мелочи рассеяли мое дурное настроение. Я долго не ходила в мастерскую, но встречалась с молодым человеком за обедом: мой отец сажал за семейный стол его и еще двух своих учеников, но ничто не могло нарушить патриархальности этих трапез. Нетерпеливый юноша сумел подстеречь меня одну в кухне. — Вы сердитесь на меня? — Конечно. — Но ведь я не сделал ничего плохого. — Вы сделали отвратительную вещь. — Вовсе нет; ваша мама точно так же играет с вашим папой и совершенно ничего не боится. — Фу, вы говорите неправду! Это совершенно неприлично. — Уверяю вас, что говорю правду; просто они это делают немного иначе, если хотите, я расскажу вам как! — Я не желаю ничего знать! Оставьте меня в покое. — Хорошо, я ничего не стану вам говорить, но не сердитесь и не бойтесь приходить в мастерскую. Ведь вы вернетесь, правда? — Да, да, прощайте! И я убежала. * * * Пообещав вернуться в мастерскую, Манон, сама тоне ведая, уготовила себе новые переживания… Послушаем ее саму. «Однажды я работала какое-то время рядом с отцом, а потом его внезапно куда-то позвали. Я тоже собралась уйти, но мое внимание привлек какой-то странный сигнал, раздавшийся на Новом мосту, недалеко от нашего дома, находившегося на Часовой набережной. Я задрала голову и влезла на табуретку, потому что окно было слишком высоко и мой маленький рост не позволял мне увидеть, что происходит. — Встаньте на край верстака, — сказал молодой человек, помогая мне. Все остальные вышли, чтобы посмотреть, что происходит. Юноша стоял сзади меня и, когда я захотела слезть, он подхватил меня под мышки и снял с верстака, так сильно прижав к себе, что мои юбки задрались и я оказалась сидящей у него на коленях, потому что сам он в тот же момент опустился на стул. Я вдруг почувствовала под собой ту самую странную «штуку». — Послушайте, мсье, отпустите же меня. — Как, вы опять боитесь? Но я не сделаю вам ничего дурного. — Я хочу уйти, моя одежда… — Позвольте, я приведу ее в порядок. И он протянул свою дерзкую руку ко мне, как будто желая приласкать. Пытаясь вырваться, отталкивая его руки, я спрыгнула на пол и бросила взгляд на его лицо: оно испугало меня — глаза почти вылезли на лоб, ноздри расширились, — я чуть не упала в обморок от страха. Он заметил мое состояние и, успев прийти в себя, попытался меня успокоить. Ему это удалось, однако, вместо того чтобы усилить мое любопытство, он вызвал своей проделкой отвращение к себе. Я не могла спокойно смотреть на него, его присутствие шокировало меня, я стала беспокойной и грустной; я чувствовала себя оскорбленной и хотела все рассказать матери. Она заметила, что я стала боязливой, и спросила, в чем причина моего настроения. Я немедленно все ей рассказала… Волнение моей матери, ужас на ее лице причиняли мне страшную боль. Она была в отчаянии, поняв, что чуть не потеряла свое драгоценное дитя, и боялась, что я что-то скрыла от нее. Она задала мне тысячи каверзных вопросов, стараясь, с одной стороны, не сказать мне больше, чем положено, а с другой, пытаясь понять, не слишком ли много я знаю». |