Онлайн книга «Песня для зебры»
Чтобы как-то ответить на ее откровенность, я рассказываю Ханне о том, как отца избивали плетью. Раньше я никому об этом не говорил, кроме брата Майкла. Потом мы идем домой слушать, как пытают Хаджа. * * * Она сидит выпрямившись в противоположном углу комнаты, как можно дальше от меня. Лицо сосредоточенное, замкнутое — лицо профессиональной медсестры. Хадж кричит, Табизи орет на него и угрожает, Бенни с Антоном творят немыслимые мерзости с помощью любезно предоставленной им самоделки Паука, но Ханна остается бесстрастной, как судья, ни на кого не обращает внимания, а на меня и подавно. Хадж умоляет о пощаде — она невозмутима. Хадж изливает свое презрение на Табизи и Мвангазу за грязную сделку с Киншасой — ее черты высечены в камне. Антон и Бенни моют Хаджа под душем — она тихо ахает, но на лице ее отвращение никак не отражается. И только когда на сцене появляется Филип и начинает умасливать Хаджа, я осознаю, что она переживала вместе с ним каждое мучительное мгновение, как если бы хлопотала в больнице у его койки. Когда же Хадж требует три миллиона долларов за свое согласие продать родину, я жду от нее как минимум возмущения, однако она лишь опускает глаза и сочувственно качает головой. — Бедный хвастунишка, — вздыхает она. — Они сломили его дух. Тут я, желая уберечь ее от издевательского финального аккорда, пытаюсь выключить магнитофон, но Ханна удерживает мою руку. — Он дальше просто что-то напевает, — ласково объясняю я. — Делает вид, будто ему все нипочем. Неубедительно. И все же по ее настоянию я прокручиваю пленку до конца, с того места, как Хадж обходит гостиную Мвангазы, и до того, как ботинки из крокодиловой кожи шаркают по крытой галерее. — Еще раз, — приказывает Ханна. Я проигрываю то же самое еще раз, после чего она долго сидит не шелохнувшись. — Он подволакивает ногу, ты слышал? Возможно, они повредили ему сердце. Нет, Ханна, я не заметил, чтобы он подволакивал ногу. Я выключаю запись, но она не двигается с места. — А ты знаешь эту песню? — строго спрашивает она. — Она похожа на все песенки, что мы распевали в миссии. — Почему же он выбрал именно ее? — Наверное, чтобы подбодрить себя. — А может, это он тебя подбадривал. — Может, и так, — соглашаюсь я. * * * Ханна отличается практичностью. Когда перед ней встает проблема, она зрит в корень и оттуда начинает поиски решения. У меня был брат Майкл, у нее — сестра Иможен. В миссионерской школе сестра Иможен научила Ханну всему, что знала сама. Когда Ханна вынашивала ребенка в Уганде, Иможен посылала ей утешительные письма. Закон Иможен, о котором, по мнению Ханны, никогда нельзя забывать, гласит: ни одна проблема не существует сама по себе, поэтому первым делом необходимо свести ее к основным составляющим и по очереди разобраться с каждой. Только после методичного анализа, никак не раньше, Господь укажет нам верный путь. Если учесть, что Ханна руководствовалась этим принципом как на работе, так и в любых жизненных ситуациях, я не мог возражать против довольно бесцеремонного допроса, которому она подвергла меня со свойственной ей мягкостью, время от времени поощряя ласками. Для пущей ясности язык она выбрала французский. — Сальво, как и когда ты украл эти пленки и блокноты? Я описываю свой последний визит в бойлерную, неожиданное появление Филипа и как я чуть не попался. — А во время обратного перелета на тебя никто не смотрел с подозрением? Никто не спрашивал, что у тебя в сумке? Нет, никто. — Ты уверен? Совершенно уверен. — А кто сейчас уже знает, что ты украл пленки? Я медлю с ответом. Если Филип вернулся в бойлерную после нашего отъезда и еще раз покопался в мусорном мешке, то они знают. Если Паук по возвращении в Англию проверил свои записи перед тем, как передать их в архив, то они знают. Если кто-то, кто принял у него пленки, решил их прослушать — они знают. Сам не понимаю, отчего я с этого момента вдруг взял снисходительный тон. Скорее всего, в целях самозащиты. — Так или иначе, — провозглашаю я, подражая многоречивым адвокатам, коих мне иногда приходится переводить, — независимо от того, знают они или нет, формально я, вне всяких сомнений, серьезно нарушаю Закон о государственной тайне. Впрочем, так ли это? Я хочу сказать: насколько государственные эти тайны? Если меня официально не существует, тогда, получается, и тайн тоже. Как можно обвинить несуществующего переводчика в краже несуществующих секретных материалов во время работы на безымянный Синдикат, который сам всячески подчеркивает, что его нет в природе? Мог бы и догадаться, что Ханну мое ораторское искусство нисколько не впечатлит. — Сальво, ты стащил у влиятельных работодателей нечто очень для них ценное. Вопрос стоит так: узнают ли они об этом и что с тобой сделают, когда поймают? Ты говоришь, они собираются напасть на Букаву через две недели? Откуда такая уверенность? — Мне Макси сказал. В самолете, по дороге домой. Им главное захватить аэропорт. В субботу проводятся футбольные матчи. Белые наемники прилетят на швейцарском самолете, а черные будут изображать приезжую футбольную команду. — Значит, у нас уже не две недели, а тринадцать дней. — Да. — И тебя уже разыскивают. Не факт, но вполне возможно. — Пожалуй, так. — Тогда надо ехать к Батисту. Она обнимает меня, и на некоторое время мы забываем обо всем на свете, кроме друг друга. * * * Лежим на спине, разглядываем потолок, она рассказывает мне о Батисте. Он патриот Конго, выступает за объединение Киву, недавно вернулся из Вашингтона, где участвовал в форуме по вопросам африканского самосознания. Руандийцы уже не раз посылали своих головорезов выследить и убить его, но смекалистому Батисту всегда удается их перехитрить. Ему известны все организации конголезцев, в том числе и те, что встали на дурной путь. В Европе, в Америке и в Киншасе. — В Киншасе сидят тузы-воротилы, — напоминаю я. — Верно, Сальво. Но кроме них, там есть и немало хороших, серьезных людей вроде Батиста, тех, кому небезразлична судьба Восточного Конго и кто готов пойти на риск, чтобы защитить нас от врагов и эксплуататоров. Мне хочется безоговорочно соглашаться с каждым ее словом. Мне хочется быть таким же настоящим конголезцем, как она. Но крыса ревности, как выражался брат Майкл, грызет мне нутро. — Значит, даже несмотря на то, что Мвангаза заключил грязную сделку с Киншасой, — осторожно начинаю я, — или за него это сделал Табизи или его подчиненные, по-твоему, ничего страшного, если мы явимся к представителю Мвангазы в Лондоне и обо всем ему доложим? Ты ему настолько доверяешь? Ханна поворачивается на бок и, приподнявшись на локте, пристально смотрит на меня. |