Онлайн книга «22:04»
|
Завтра посмотрю постоянные инсталляции Дональда Джадда в бывших депо, но вот уже завтра, а я не пошел, отправился без головного убора в середине дня, заблудился, и вскоре перед глазами заплавали пятна, я вернулся в дом, внутреннее море [89] зеленое, пока глаза не привыкли, я прилег, и приснилось, что я его вижу, море. Вечером побреюсь, выпью глоток-другой с приятелем приятеля, но это было на прошлой неделе, и я отказался — мол, высота на меня все еще действует, давайте увидимся чуть попозже, когда я к ней привыкну. Вчера смотрел фото вещей Дональда Джадда в книге, которую держат в этом домике, и решил не ходить, пока не окончу поэму, которую перестал писать, но допишу. Что мне надо — это жилище внутри жилища, тогда я смогу вернуться в эту комнату отдохнувшим, посмотреть Джадда с приятелями приятелей, увидеть, как пятнышки крови расцветают на шее, показывая, что я побрился вовремя, тогда как сейчас я обрастаю бородой, но еще не оброс. Бритье – способ ритуально начать рабочий день, не перерезав себе горло, когда есть такая возможность. «Мытье и бритвы – удел простофиль, мой удел – веснушки и колючая борода» [90] , читая его, то и дело испытываешь смущение. Сегодня меня брила во сне сестра милосердия, похожая на Фальконетти, моя койка стояла среди огромных алюминиевых ящиков, которые я все еще рассчитываю увидеть, потом я побрился наяву и почувствовал, что выполнил дневную норму работы, обращенный спиной к будущему. Музей закрыт по воскресеньям и ночами, из которых твоя жизнь здесь и состоит, так что планируй посещение задолго или просто ходи вокруг здания, где выставлены скульптуры Чемберлена из раскрашенной и хромированной стали, лучше всего смотреть на них сквозь свое отражение в окне; на картине Бастьен-Лепажа «Жанна д’Арк» (1879 г.) Жанна, слыша зов, в экстатическом забытьи протянула левую руку, точно ищет опоры, но пальцы руки вместо того, чтобы ухватиться за листья или ветку, растворяются в воздухе, и это для меня ключевая деталь. Ее пальцы аккуратно помещены художником на диагональной линии взора парящего полупрозрачного ангела, чью бестелесность, как и двух ангелиц, он, по мнению критиков, не смог примирить с реалистичным изображением будущей святой; его «неудача» с пальцами, поглощенными фоном, – распад пространства — напоминает мне фото, где люди тают, фото, позволяющее Марти измерить время, оставшееся до будущего, в котором мы смотрим фильм, только пальцы Жанны дематериализует не отсутствие будущего, а присутствие: нельзя вскочить от ткацкого станка так быстро, что опрокидываешь табуретку, и броситься к плоскости холста, не ошарашив художника, нельзя услышать голоса, которые краска бессильна изобразить, без того, чтобы это проявилось где-нибудь на теле. Но в нашем восприятии рука именно там, где перестает обозначать руку и становится краской, где уже не выглядит ни теплой, ни способной к действию, именно там она прикасается к материальному настоящему, становится реальней скульптуры, ибо ищет, нащупывает: Жанна всплывает на поверхность слишком быстро. Я тоже, видимо, слишком быстро всплыл на поверхность. Я ни с кем толком не разговаривал больше двух недель – такого периода молчания в моей жизни еще не было. К тому же это был, кажется, самый долгий промежуток без разговоров с Алекс, которая, как она выразилась по электронной почте, уважала мое уединение. В конце концов я побрился, принял душ, постирал грязное (в гараже имелась машина) и, чувствуя себя по крайней мере получеловеком и дневным существом, отправился в центр городка в «Марфа бук кампани» – в книжный магазин, который мне хвалили. По пути мне встретилась кофейня, раньше я ее не видел. Я попросил самую большую порцию кофе глясе, и напиток оказался превосходным; за столиками кое-где сидели молодые люди и что-то печатали на ноутбуках. Я ощутил примитивное, сильное плотское вожделение к одной из молодых женщин – вожделение, которое быстро ушло, как будто побывало во мне транзитом к кому-то еще. Я потягивал кофе в отделе поэзии – он был на удивление хорош, полон книг малых издательств, – и тут ко мне подошел мужчина, непринужденно назвал меня по имени и сказал: – Я слыхал, что вы здесь, – мы с Дайен ждали случая встретиться с вами. Кто такая Дайен? Мне смутно помнилось, что этого человека я встречал. Бритая голова, очки в прозрачной оправе, возраст – лет сорок пять; да, я видел его в Нью-Йорке на вернисажах. Не исключено, что приятель Алины. Я не мог сообразить, не слишком ли хорошо мы знакомы, чтобы просьба напомнить, как его зовут, не была невежливой; а потом было уже поздно. – Чем вы здесь занимаетесь? – Чинати. И у Дайен тут старинная подруга. – Он назвал имя подруги так, словно она знаменитость. – Мы тут думаем частным порядком посмотреть через пару часиков на ящики Джадда, а потом поужинать и выпить. Хотите поучаствовать? – Я не большой поклонник Джадда. Это вызвало у него смех. В Марфе такое могло быть сказано только в шутку. – И я жутко устал, – солгал я; после кофе глясе все мое утомление исчезло напрочь. – Я не спал ночь и к вечеру, вероятно, буду совсем дохлый. – Но утром вам же не идти на службу, – шутливо заметил он. После всех этих дней молчания я был социально дезориентирован – тем более что первая же содержательная встреча оказалась с нью-йоркским знакомым, вырванным, так сказать, из контекста. Попытка сообразить, как вежливо, но твердо отклонить его приглашение, казалось, требовала таких умственных операций, на какие я сейчас не был способен: все равно что решить словесную задачу из контрольной по математике для старшеклассников. |