Онлайн книга «Истощение времени, или Сведения об участии кота Тимофея в государственном перевороте. Соленый арбуз»
|
Зименко пожал всем руки и пристроил чемодан у аккуратно заправленной постели Николая. – Все дождь идет, – сказал Зименко. – Все дождь, – кивнул Николай. Потом они говорили о каком-то Мише Луговском, который перешел в бульдозеристы, о чем давно мечтал, и еще о ком-то, кого Букварь не знал и кто тоже куда-то перешел. Такое начало показалось Букварю странным, и он подумал, что Зименко ничего не знает. Тем более что Бульдозеру совсем незачем было рассказывать кому-нибудь о том, что его избили. Но Зименко пришел сразу же после драки, и вряд ли это было простым совпадением. Значит, он пришел разбираться или читать мораль. Нотации могли вызвать только раздражение. Ворчали про себя, словно Зименко был их противником, словно он придерживался каких-то иных принципов. Вели себя как нагрешившие бухгалтеры, к которым прибыл ревизор. Грехи были неподсудные, а ревизор собирался повторить строгим голосом прописные истины. Ждали, когда он начнет. Настороженно и даже враждебно наблюдали за ним. А Зименко не начинал. Он был голоден. За ужином съел три порции пшенной каши со свиной тушенкой. Смеялся громко и качал головой от удовольствия. – С детства ненавидел пшенную кашу. Пшенную и еще манную. А сегодня – три порции! Слушай, переходи в кошурниковскую столовую, а то у них там повариха безнадежная. Я серьезно… – Нет, – сказала Ольга, – я лучше завтра манную приготовлю. За столом Зименко один был оживленным и шумным. Букварю показалось, что он похож на Виталия Леонтьева. Только на веселого Виталия, если такой мог существовать. Длинный и худой, сложенный баскетболистом, со строгими красивыми чертами лица, он пригодился бы в кино на роли положительных героев. Лицо у Зименко было выбрито, а короткие волосы он старательно приводил в порядок белой полиэтиленовой щеткой. После ужина Зименко погулял вокруг палатки, потом посидел над Канзыбой, в камнях, облюбованных Букварем. Вернулся совсем мокрый, с восторженными глазами. – Да! Места у вас! – Ничего, – согласился Кешка. – С елочками… Было еще светло, но голубое уже превращалось в синее. – Я, ребята, спать лягу, – сказал Зименко. – Устал я. Устраивался Зименко рядом с Букварем, на постели Бульдозера. При свете керосиновой лампы Букварь увидел, что лицо у Зименко было усталым и старым. Укладывались все, только Виталий сидел за столом у лампы. – Не помешаю? – спросил Виталий. Спросил он Зименко, и в голосе его Букварь уловил раздражение и даже какой-то вызов. – Интересная книжка? – сказал Зименко. – Олдингтон. Слово это Виталий произнес небрежно («да этот… как его») и в то же время важно, с многозначительным пафосом. – А-а-а… – протянул Зименко. Виталий проговорил что-то на английском и вздохнул. – Ну-ну, – сказал Зименко, – писал я по нему курсовую. И заснул. Когда Букварь проснулся, Зименко, голый до пояса, разминался у палатки. Потом он и Виталий надели боксерские перчатки, серые от старости, и начали лупить друг друга. Перчатки сразу почернели, стали блестящими, два длинных, мускулистых парня топтались на скользкой траве, а дождь шел и шел, отрабатывая дневную норму. Виталий был собранней, бил резче и злее, словно дрался всерьез. В палатке Зименко открыл свой здоровый чемодан и, устроившись поудобнее, стал бриться. Сказал себе в оправдание: – Каждый день приходится. – А у нас Кешка каждый день сапоги чистит, – сообщил Спиркин. – Ага, – подтвердил Кешка и показал свои сапоги, блестевшие, как палехская шкатулка. Ребята дурачились, и Зименко должен был это понять. Но он не понимал или делал вид, что не понимает. После завтрака Зименко выразил желание пойти на просеку и там поработать со всеми. – Желаете познать физический труд в чистом виде? – поинтересовался Виталий. – Ага, – сказал Зименко. – Желаю познать все виды труда, которые есть на трассе. – У меня приятель, – сообщил Виталий, – коллекционирует бутылочные наклейки. У него семьсот девятнадцать наклеек. – А я коллекционирую все виды труда. Чтобы потом на том паровозе кататься веселее было. В первый дом на трассе вбил гвоздь, в последний рельс буду вгонять костыли. – Сказал для Виталия, а потом добавил для себя: – Сплю и вижу этот последний костыль… чуть ржавый от ожидания… На эти слова никак не ответили, просто стали думать про этот последний костыль. «Почему обязательно чуть ржавый?» – спросил себя Букварь. Деревья падали с глухим и печальным стоном. Зименко разделся до пояса, мускулистый, мокрый, коричневый, смачно ухал топором. Молчаливая общая работа сблизила, словно Зименко все эти дни махал топором с ними. Букварю показалось теперь, что Зименко похож не на Виталия, а на Николая: такой же сдержанный и немногословный, такой же улыбчивый и сильный. Курили под елью, пепел сыпали на чудом оставшийся сухим бурый мох, бурый лохматый коврик из таежного пенопласта. – А ты мало изменился, – сказал Кешка. – Климат такой, – объяснил Зименко. – Хорошо сохраняет. – Больше двух лет прошло с тех дней, – вспомнил Кешка. – Тогда на трассе еще ничего не было. Никакого поселка Курагино. Белая степь. – У тебя были тяжелые сапоги с подковками. – А ты помнишь? – удивился Кешка. – А кому же тогда помнить? Не эти ли самые сапоги, мокрые и грязные, ты положил мне на лицо? – Помнит, гад! – обрадовался Кешка. – Ты и проснулся-то тогда не сразу. Мы спали на столе первого секретаря райкома комсомола, – это Кешка объяснял уже всем остальным, – четверо на столе. Двое на диване. Там и познакомились. – Смешнее всего было глядеть на секретаря райкома. Он приходил тихо-тихо, сидел с бумагами в углу на стуле. Маленький, застенчивый такой. Когда мы просыпались, он улыбался и говорил: «Доброе утро…» – И надо было переть туда, где теперь поселок, километров пять, по сугробам, в тридцатиградусный… Букварь слушал и завидовал. Он вечно опаздывает. Он приехал на все готовенькое. На все эти сборно-щитовые домики, металлические кровати и байковые одеяла. – И чемодан у тебя был тот же самый, – сказал Кешка. – Тот же самый. – А чего ты его таскаешь? – Да понимаешь, какая штука. Три месяца я на этой должности. Прописан в Абакане. За три месяца был я в Абакане от силы неделю. Все по трассе. Так нужно. Все-таки у нас километров-то семьсот… Зименко засмеялся. Букварю нравилось, как он смеялся. Когда он кончал смеяться, смех прятался в уголках губ, в морщинках у носа, ждал новых шуток. Так огонь в углях ждет новых дров. |