Онлайн книга «Слепой секундант»
|
Незнакомка молчала. Андрей опомнился — ярость его рассеялась, было даже как-то неловко. — Уж не лежите ли вы без чувств? — спросил он. — К сожалению, у меня нет флакона с солью… Тут он ощутил прикосновение к своей правой руке. Тонкие пальцы осторожно поднырнули под ладонь, приподняли кисть, замерли. Он не понимал, что происходит. Незнакомка взяла его правую руку в свои, подержала мгновение, наклонилась, поцеловала и выбежала из комнаты. Андрей стоял, пытаясь совместить непонятные прикосновения, молчание и побег. Правда казалась ему невозможной. Быстрые шаги пролетели в другую сторону. Андрей не понимал, где тут что и для чего беготня. Это разъяснилось, когда вернулась Маша. — А где Аннета? В спальне ее нет, шубки нет, муфточки нет… — Она убежала. — Отчего, Андрей Ильич? — Кто вас, дам, разберет. — Ты ее не обидел? — Нет. — Гляди ты, бумажки впопыхах обронила. С этими муфтами одно разорение — как руку вытаскиваешь — так все оттуда и вываливается, — пожаловалась Маша. — А что за бумажки? — Это черновики письма, кажется. Писано карандашом и почеркано. — Прочитай, сделай милость. — Там и по-русски, и по-французски. — Перекладывай на русский. — «Отчего бы и не путешествовать в пост, когда желудок пуст, а голова легка и перо слабо… но он уже привык к горшочкам с грибочками… — прочитав это, Маша остановилась, словно недоумевая, и потом голос ее выразил удивление и даже недоверие: — Я нарочно отправилась сюда, чтобы повеселить вас картиной зимнего запустения… В аллеях Екатерингофского парка я трепетала, чтобы вместо щеголя и вертопраха не встретить мне медведя, убранного не столь модно и без курчавого вержета [15] на голове своей, в которой ума никак не менее, чем в вертопраховой… Славно ездить сюда зимой, когда Черная речка не благоухает, словно болото, и я не боюсь, гуляя по берегу с парасолькой [16] , наступить на лягушку… Прошу прочесть это письмо в том же настроении, в котором я его писала, и тогда вы будете много смеяться, потому что я хохотала, как сумасшедшая…» — Особа, которой собираются так писать, вызывает сомнение в своих умственных способностях… Впрочем, Маша, может быть, адресат тебе известен? Маша ответила не сразу. — Меж дамами возникает шутливая переписка, и ведь в наших журналах пишут для развлечения точно так, не умнее! — сказала она. Ответ Андрею не понравился. Маша защищала незнакомку — по какой причине? Только потому, что та ей случайно помогла в трудную минуту? — Маша, ты ведь знаешь об этой сочинительнице больше, чем говоришь, — сказал Андрей. — Видишь, я с тобой прям — я сомневаюсь в ее честных намерениях, мне кажется подозрительным то, что вас связывает. Если бы ты могла мне сейчас о ней рассказать — было бы лучше для всех. — Мне нечего рассказывать! — торопливо ответила Маша. — Твои подозрения — вздор. Она, она… Когда-нибудь ты все узнаешь! Она просила меня молчать — а как я ей откажу? — Маша, я не хочу попрекать тебя благодеяниями своими, но… — Андрей Ильич, я не хочу продолжать этот разговор, — с неожиданной твердостью заявила Маша. — Ты делаешь вопросы, отвечать на которые мне просто неприлично! Девушке только мать может делать такие вопросы, замужней — только супруг. Разве ты хочешь, чтобы я тебя уравняла в правах с супругом? Тут-то Андрей и понял, что птенчик оперяется, а неопытная простушка становится-таки графиней; сама, как умеет, взращивает в себе силу характера, необходимую знатной хозяйке огромного особняка с армией дворни и прочего имущества. А как же иначе, если достался муж-мальчик? — Прости меня и позови, пожалуй, хоть Ванюшку, чтобы отвел меня в мою комнату, — сухо сказал Андрей. Там, в комнате, он стал бродить, изучая руками обстановку, и неожиданно для себя замурлыкал старую песенку про пастушек, которую слышал еще в детстве: Пастушки собралися Пасти своих овец, Забавы родилися Для нежных их сердец… Мурлыкал он без слов, одну мелодию, и вдруг удивился — как это он ее целых двадцать лет помнил? Затем почесал в затылке — очень редко нападала на него охота петь, а сейчас даже и повода не было. Наоборот — все складывалось скверно, разгадать незнакомку не сумел, с Машей почти поссорился, а приедет Венецкий и начнет делать намеки: пора бы-де разобраться наконец с пленниками! Так оно и вышло. — Дай мне еще два дня, — попросил Андрей. — Всего два дня! — Давай уж до Светлой Пасхи дотерпим. Добрые люди пташек из клеток на волю выпустят, а мы — злодеев, — ехидно отвечал Венецкий. До Пасхи оставалось не так уж много — дней через пяток Вербное воскресенье, и какое же это выйдет число? — Какое сегодня число, Венецкий? — Погоди, дай вспомнить… — граф стал загибать пальцы на правой руке. — Двадцать пятое марта, что ли? — Благовещенье? Как там на дворе? Весной не пахнет… — Неприятностями пахнет, Соломин. Неприятностями. * * * Конечно, можно было осуществить замысел и ранее. Но Андрей сказал «два дня» — и не уступил ни часа. Первым он велел привести парня, что был при лошадях. Тот, понятное дело, причитал о своей невиновности и до того договорился, что случайно мимо пробегал — это среди ночи-то. — Ты не ври, а вот что скажи — всех знаешь, кто приезжал меня арестовывать? — спросил Андрей. — Да как же мне их знать? Да чтоб мне куском хлеба подавиться! — Еремей Павлович! Дай ему затрещину. Затрещина произвела нужное действие. — А теперь слушай. Узнаешь того, кого тебе покажем, — и ты свободен. Не узнаешь — поедешь в казематку к самому Шешковскому. Проведя столько времени в армии и командуя солдатами, Андрей знал, что преподносить простому человеку высокие материи — зря время терять, а скажешь ему, что без обеда оставишь, — и наступает полное преображение. Слова «казематка» и «Шешковский» были понятны всем — начальника Тайной канцелярии боялись, как черт ладана, и были уверены, что даже за покражу горячего калача с лотка у разносчика он может покарать бессрочной каторгой. Парня увели, и тогда лишь Андрей распорядился привести второго пленника. — Ох, что-то мне не по себе, — признался Венецкий. Он стоял возле кресла, куда усадили Андрея для пущей важности, и сильно беспокоился. |