Книга Вкус любви, страница 33. Автор книги Эмма Беккер

— Автор похабщины, кто же еще.

— Ты говоришь так, потому что никогда не читала «Механику женщины», — возразила я, задетая за живое.

Мать даже не догадывается, что именно ее негативное отношение к Калаферту изначально толкнуло меня в объятия Месье. Она не открыла ни одной книжки моего любимого автора, но, чтобы составить о нем собственное мнение, ей было вполне достаточно того, что его относят к эротическим писателям. Она раздраженно закатила глаза.

— Вообще-то эту книгу купила я! — (повернувшись к своему старшему брату). — Это в ней он на нескольких страницах разглагольствует о том, как мочится женщина.

Шутка удалась, большинство сидевших за столом засмеялись с гримасой отвращения, а я даже не знала, с чего начать, настолько убивала меня их глупость. Это было из разряда тех вещей, о которых я не решалась рассказывать Месье из страха уловить в его голосе нотки презрения к моей семье, иногда ощущаемые мною в себе. Я ограничивалась вспышками ярости в их адрес, спрашивая, почему мы такие разные. На грани истерики я почти выкрикнула:

— Прекрати, мама! Может, ты ее и купила, но и ежу понятно, что не открывала. Ни на одной странице Калаферт не пишет про женщину, которая мочится, уж мне-то об этом известно — я раз десять читала эту книгу. И если бы он даже это сделал, существует множество красивых способов описать подобное.

— Разумеется, ты права, — сказала моя тетка, тронув меня за руку, видимо, из простого сочувствия. И, поняв, что ситуация накаляется, попыталась перевести разговор на другую тему: — Филипп, ты помнишь, как звали того фотографа, который снимал девушек, справляющих малую нужду на природе? Мы еще ходили на его выставку.

— Да ладно, какая разница, — продолжила моя мать. — Меня совершенно не удивляет, что С. любит Калаферта. Он такой озабоченный.

— Не вижу связи, — возразила я. — Настоящие озабоченные не читают Калаферта.

— Филипп, скажи ей хоть ты, что С. сексуально озабочен! Когда мы были в Джерси, он только и говорил о сексе.

— Все мужчины сексуально озабочены, — ответил мой дядя голосом мудреца. — Просто кто-то это скрывает чуть лучше других.

— Возможно, — сказала я, тяжело опускаясь на стул, — но, по крайней мере, это единственный человек, с которым я могу поговорить о любимых книгах.

— Разумеется, стоит только заговорить с ним о сексе… — вздохнула моя мать, надеясь закрыть эту тему.

— Ты так и не поняла, что говорить о литературе — не значит говорить о сексе. Ты и в самом деле считаешь меня такой дурой?

— Успокойся, Элли, мы же шутим! — бросила она.

И действительно, все за столом смеялись. Надо мной. Мне хотелось не на жизнь, а на смерть защищать эту любовь к чтению, которая больше всего восхищала меня в Месье и была для них лишь грубой возможностью провести параллель с его любовью к сексу. Никто в этом ничего не понимал.

Когда он подарил мне «Лоно Ирены», я провела целый вечер, закрывшись в своей комнате, лежа на диване и, затаив дыхание, выкуривая сигарету за сигаретой. «Боже мой», — единственное, что вырывалось из моего сдавленного горла, почти причиняя боль, с частотой, варьирующейся в зависимости от блеска фразы. Сквозь всю эту сугубо литературную красоту я думала о Месье. Если он открыл для меня ту книгу, значит, Арагон получил полное его одобрение, и этот взгляд на половой орган женщин, сформированный более чем полтора века назад, ни в чем не отличался от его собственного. Такая безумная любовь лишала меня дара речи. Я жаждала оказаться в объятиях этого мужчины. Именно в тот вечер я водрузила Месье на пьедестал, возвышающийся над постаментами всех остальных представителей сильного пола, и поняла: никто, кроме него, не сможет сопровождать меня в бесконечно красивые миры, подаренные мне эротической литературой. Именно это связывало нас крепче всего.

Едва оправившись от шока, вызванного чтением, я побежала на кухню, где моя мать готовила ужин. Я не ждала чуда, но, по крайней мере, должна была попробовать донести до нее, к какому волшебству мы прикасались через эти страницы. Держать в себе столько впечатлений было невыносимо.

Я взобралась на табурет, держа дрожащими руками маленький томик, и начала благоговейно читать, робея как перед Арагоном, так и перед своей аудиторией. Я не слишком обижалась на своих сестер, начинавших хихикать при слове «щель», но еще никогда не испытывала такой ненависти и презрения к своей матери, когда она прервала молчание взрывом невероятно глупого смеха в конце этого литературного чуда: «А сомкнутые складки больших губ потихоньку открываются».

— Отвратительно! — воскликнула она, и поскольку я знала, что нервничать бесполезно, то выдавила из себя кислую улыбку.

Самым сложным для меня было продолжить чтение с того места, на котором его так гнусно прервали: понимая, что теперь мать только и будет ждать следующей возможности поднять на смех красивую необузданность Арагона, я сама наложила на себя цензуру через две строки. Меня не покидало мучительное ощущение, что я паясничаю.

— Почему ты остановилась? — удивилась мать тоном веселого зрителя, бросающего орехи в карлика-акробата.

— Потому что ты не делаешь ни малейшего усилия, чтобы понять всю красоту этого текста! — возмутилась я.

— Ладно, Элли, я пошутила! — сказала она тогда в первый раз. Затем, став более серьезной, спросила: — Тебе и в самом деле нравятся такие вещи?

— Да, мне нравятся такие вещи, — повторила я, с достоинством удаляясь и прижимая осмеянное «Лоно Ирены» к своей груди.

В этот вечер меня уже достаточно обидели, и я тихо скорбела по своим любимым безнравственным темам, когда Филипп продолжил:

— Я не знал, что он зарегистрирован на Facebook.

— Тебя это удивляет? — проскрипела моя мать. — Это вполне в его духе!

— Почему его нет в моих друзьях?

— Потому что ты его об этом не просил, — как и подобает, терпеливо объяснила я. — Твои друзья не добавляются автоматически. В любом случае ты не умеешь пользоваться Facebook.

— Верно, — подтвердил он. — Но если я попрошу его стать моим другом, он согласится?

— Не знаю, ему решать. У него ведь нет никаких причин для отказа? (Если не считать того, что он трахает твою старшую племянницу.)

— Знаешь, я видела фотографии его детей! — вмешалась моя мать. — Они похожи на него как две капли воды. Просто милашки. Жена тоже неплохо выглядит.

— Я видел ее несколько раз, она очень забавная.

— Просто непонятно, как она уживается с этим парнем! Ведь он тот еще бабник.

— Наверное, поступает так же, — вставил мой отчим, и все тут же приняли возмущенный вид, словно это было чем-то из ряда вон выходящим.

— Я бы не смогла так жить, — бросила моя мать. — Сплошное самоотречение, — добавила она, подумав секунду, и это был единственный момент за весь вечер, когда я была с ней согласна.