Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
«Пиранези» прочтёшь? – спросил Динабург. Витя недобро глянул на него и словно бы с неохотой начал: По медной пластине по дымно-коричневой тьме гуляет со скрежетом коготь орлиный гравёр-итальянец полжизни курлыча в тюрьме царапая доску растит крепостные руины ………………………………………… В тот вечер заканчивал Витя чтение долгим философическим «Натюрмортом с головками чеснока», это точно запомнилось: Стены увешаны связками. Смотрит сушёный чеснок с мудростью старческой. Белым шуршит облаченьем, – словно в собранье… – а как там дальше? – не вспомнить, в памяти шевелятся лишь отдельные строчки: Шепот по залу я слышу, но это не старость – так шелестит, исчезая из лодки-ладони моей, пена давно пересохших, ушедших под землю морей… шелест мраморным облачком пара, блуждающим островом Парос дух натюрморта скользит – оживает и движется парус… – а дальше – никак, ну никак не вспомнить; тщетные попытки, что случилось с памятью? – любил и издавна знал наизусть «Натюрморт с головками чеснока», и вдруг сейчас, на людной улице, где повстречал Витю Кривулина под конец дней его, позабыл. Но почему-то вспомнился постперестроечный стишок Уфлянда: Вострозубая гёрла, Не пей кровь из моего горла. Во-первых, получишь СПИД. А во-вторых, надо же иметь и девичий стыд. В сумке забренчал телефон. Кто ещё? – от неожиданности вздрогнул. – Кто… эти наглецы, помешавшиеся на аукционе, разузнали ещё и номер мобильника? – Юрий Михайлович? Здравствуйте! Это Надя из «Евротура». Так, – Надя, не Настя, уже хорошо, хоть какая-то ясность, – машинально подумал, сбрасывая секундное раздражение, Германтов. – Юрий Михайлович, у нас форс-мажор, форменный форс-мажор! – отменены чартерные рейсы в Тревизо, да ещё вырубилось там электричество после небывалой грозы, но мы ищем варианты, не беспокойтесь, Юрий Михайлович, вы вылетите в главный венецианский аэропорт, в «Марко Поло», скорей всего, – в «Марко Поло», причём, того же числа. Не беспокойтесь, время отправления рейса я вам дополнительно сообщу, авиабилет, если понадобится, перерегистрируем уже в Пулкове, вам ни о чём не надо думать, прошу вас, не беспокойтесь… я вам вскоре перезвоню… Так: ждал звонка Нади и, пожалуйста, дождался, – легче стало? Он всё ещё стоял между улицами Подковырова и Полозова, у витрины телевизионного магазина, сквозь плывучий блеск витрины шуршаще-свистяще проносились машины… а-а-а, не все сюжеты поменялись, на одном из экранов в сумраке магазина всё ещё неутомимо прыгал-летал Барышников; а-а-а, – анонс «Преступления в Венеции»… вспышка, взрыв… Отпрянул от вспыхнувшего стекла и, озарённый, – понял-увидел внутренним зрением свою внезапно уточнённую сверхзадачу, тут же понял, испытав ватную слабость ног и головокружение высоты, понял, что входя мысленно в виллу Барбаро, он, побаиваясь поопределённее сформулировать подлинное своё желание, войти-то, по-сути, хотел вовсе не под изукрашенные своды архитектуры-живописи, а, проникнув сквозь твёрдые многоцветные вуали, – вот он, момент истины, – он желал невозможного! – войти он желал в мистическое «ядро темноты», в запретное средоточие художественных тайн, не только Палладио и Веронезе оберегаемое, ибо они не желали делиться своими тайнами, но также и самим Богом оберегаемое как собственное убежище… Драмы абстрактных умствований, драмы, которые он сочинял, режиссировал и разыгрывал затем на сцене сознания, не только наделяли великих и ничтожных персонажей драм, представлявших самые разные времена, его собственными мыслями и словами, но и его самого неожиданно вовлекали в выдуманное действие, подводя к открытому финалу: вспышка-всполох, взрывная вспышка, которой ослепит расписная вилла, едва он в неё войдёт, – лишь станет божественным камуфляжем искомых смыслов у последнего свято охраняемого рубежа? Что-то в этом роде, дражайший ЮМ… и останется тебе, благодаря вспышке, сквозь которую сподобишься ты пройти, обрести другое зрение; он сейчас как бы добавлял к долгим своим разговорам с Катей новое слово: можно ли, нельзя войти, а пора! – он, собравшись с духом, вопреки любым форс-мажорам решался-таки проникнуть в «ядро темноты» как в магму художественности и вечный источник наших волнений, чтобы… чтобы всего-навсего превратить тайну в видимость? Ну да, ничего новенького: он желал невозможного! Однако понимал, что никакой потайной, но, – нежданно зримой, – как бы «измеряемой» творческим наитием глубины ведь не существовало ни в бытовой реальности, ни в искусстве вообще, – во всём корпусе произведений его, – ни в конкретной маленькой вилле Барбаро; все потуги «проникновения» в «ядро», в «глубину» и прочее и прочее направлены были, в лучшем случае, на усложнение самой видимости и оснащения её, видимости, привнесёнными в художественный объект иллюзорными эффектами индивидуальной психологии, использующей некие, тоже иллюзорные, проникающие инструменты, – щупы, зонды, которые и понадеется он запустить в «ядро темноты», а уж затем… «усложнение» видимости, которая, если улавливаем и усваиваем мы в ней составы искусства, преображает светом искусства ещё и весь мир наш. Слова, слова, слова, – конечно, слова. Не забыть бы только словами дополнить файл «Соображения». Он застрял у порога виллы? Боязно? Топчется в финале умствований своих, доведённых будто бы до финала книги, топчется, жмётся, как бы побаиваясь сделать первый свой натуральный шаг, – шаг за вожделенный порог? Боязливо топчется у порога, чувствуя, что прозреет, не только тайну Палладио-Веронезе демаскирует, но и… Финал книги предъявит вдруг ему… финал его жизни? Хорошенький финал, правда, ЮМ? – ты, чего, собственно, от финала ждёшь, простак-ЮМ? Так, прибыла на место взрыва полиция, так… выставлено оцепление; чёрные тужурки, белые пояса и ремни наискосок. Что творится? Уже и в Венецию не вылететь без проблем, всё чаще заведённые порядочки дают сбои, – вздохнул и комично скривившись, пожал плечами, сочувственно глянул на двойника, – чартеры, видите ли, любезный ЮМ, до начала высокого сезона отменены. Но почему – внезапно отменены? Впрочем, ему же порекомендовали не беспокоиться и ни о чём не думать; и то правда: ему-то какая разница, – в провинциальном Тревизо приземляться или же в центральном «Марко Поло»? «Марко Поло», о, он хочет, очень хочет приземлиться в аэропорту имени Марко Поло, того самого Марко Поло, которого, выяснилось вчера, в венецианско-китайской истории вовсе не было… а существует ли вообще теперь самозванец-аэропорт? Германтов посмотрел на часы, – до начала лекции – больше часа, успеет, если, конечно, не будет задерживаться у каждой витрины. Суши-бар… японщина наступает. |