Онлайн книга «Я, Роми Шнайдер. Дневник»
|
7 октября 1954 года До сих пор у меня мрак перед глазами, когда я об этом думаю. Сегодня был первый день съёмок. Мы с Дилем — с самого начала. Всего несколько кадров. Нас сначала сняли спереди, потом — со стороны. Всё это было в Пратере. Вообще-то сцена происходит в лондонском Гайд-парке. Пратер в Вене выглядит очень похоже, так сказал Эрнст. Сначала мы немножко порепетировали. Я шикарно скакала в дамском седле, как королева, и сразу перешла в галоп. Но на этом лугу, так похожем на Гайд-парк, есть одна загвоздка: тут в траве полно ям. Луг же не автобан, ясное дело! Поэтому прежде чем начать, вызвали рабочих сцены. Они должны были выровнять нам путь. Вот был бы цирк, если бы лошадь оступилась: ноги сломаны, мы кувырком — в траву, и вся сцена летит к чертям. Но получилось ещё хуже. Там было каштановое дерево, нам надо было проскакать мимо него. Вниз свисал огромный сук. Его надо было убрать. Ну, его отпилили, и дело пошло дальше. Тут-то и случилась беда. Снимали второй дубль. Мы чувствовали себя вполне бодро, это ведь было ещё до обеда. И вот, когда мы поравнялись с этим каштаном, меня вдруг что-то резануло по лицу. Это было как удар хлыста. Даже просвистело похоже. Я кричу или не кричу — не знаю. Я даже не помню, было ли мне больно. В общем, я схлопотала жуткую царапину. Прямо поперёк лица. Наверно, это была тонкая ветка, а мы её не заметили. Ещё бы два миллиметра, и мой глаз — пиши пропало! Вот был ужас. Картинка: королева Англии с этаким рубцом мчится по всему фильму. Моя щека распухла как фрикаделька. Ни с чем не посчиталась. У меня теперь только одно желание: дорогая щека, вернись, ради Бога, на своё место. Ну ужмись как улитка! А то куда это годится? 8 октября 1954 года Нормально. Мне только приходится потолще накладывать грим. И тогда ничего не видно. Кроме того, щека услышала мои мольбы. Она постепенно проходит. Герман Ляйтнер говорит, что скоро вообще всё пройдёт. 9 октября 1954 года Сцена скачки как заговорённая! Теперь досталось Дилю. Диль и я опять скакали мимо этого проклятого каштана. В конце надо было перейти в галоп. И вдруг Диль падает с лошади! Тут же примчалась неотложка. Диль лежит на земле, белый как мел, и стонет, и выглядит так, будто в любой момент с ним будет всё кончено. Медики изображают задумчивость на лицах. — Сколько вам лет, господин Диль? — спрашивает один из них. — Пятьдесят восемь! — стонет Диль. Медики делаются еще серьёзнее. Они предполагают что-то ужасное, вроде травмы спинного мозга или смещения грудного позвонка. Два ребра сломаны. Нужно немедленно в больницу. Я всё ещё не могу понять, что, собственно, произошло. Мы потом это так себе объяснили: лошадь сбилась с шага, и Диль должен был её придержать. Когда скачешь верхом, нужно всегда точно попадать в ход. Если не попадаешь в такт, то можно свалиться с лошади. Надо очень крепко держаться, иначе не успеешь оглянуться, как рухнешь вниз. Диль упустил момент — вот и случилось несчастье. К тому же у его Хенгста особенно тяжёлый ход, не то что у моей Стеллы. Пусть теперь кто-нибудь скажет, что быть киноактёром — не опасно. Да нам нужно платить надбавку за вредность! Надеюсь, Диль скоро опять будет в строю. 10 октября 1954 года Сегодня, в воскресенье, мы потрясающе наелись. Нас пригласили к обеду Маришки. Тётя Лили готовит великолепно. Это настоящая австрийская кухня. Дом Эрнстля расположен в Блехтурмгассе. Выглядит он снаружи ужасно, но внутри! Маришки там всё волшебно устроили. Больше всего мы говорили о фильме. Эрнстль очарователен. Он сразу говорит, если доволен кем-то. Никогда не занудствует, — наоборот, всегда скажет что-нибудь приятное. И это так здорово действует, любая маленькая похвала — как бальзам. 12 октября 1954 года Я в отчаянии! Это возмутительно: у меня глаза покраснели. Это просто налетело на меня — может, конъюнктивит? Мои веки красные и опухли. Отчего же это случилось? Мы с Германом съездили в ночную аптеку и купили мазь. Герман думает, что ничего страшного, скоро пройдёт. Если он говорит, то так и будет. Но все равно возмутительно. Может, я это где-нибудь в поезде подхватила? Ещё говорят, в Вене слишком много гранитной пыли в воздухе. Может, от этого? 13 октября 1954 года Я ужасно испугалась. Кожа у меня шершавая и шелушится. Когда я вечером снимала грим, этот жуткий конъюнктивит был опять тут как тут. Вроде бы всё должно уже было пройти! Мои глаза как заклеенные. Я в полном отчаянии. От грима это не может быть: я же под грим наношу вазелин. Наверно, у меня на что-то аллергия. Завтра пойду к глазному врачу. 14 октября 1954 года Доктор Сафар назначил мне уколы кальция. Ещё я должна принимать таблетки. Скорее всего, это всё-таки от грима. Но точно сказать он не может. 18 октября 1954 года Сегодня был большой съёмочный день. Снимаю грим, смотрю в зеркало. Опять всё лицо изуродовано. Возмутительно! Я чуть не завыла. Мы уж думали, может, это от зелени в Пратере, где наши декорации. Перешли в другие кулисы. Точно то же самое! Если не станет лучше, со мной покончено! 22 октября 1954 года Доктор Сафар прописал мне ромашковые компрессы. Теперь я один день снимаюсь, а потом делаю перерыв на три дня. Что же это может быть? 24 октября 1954 года Ура, я живу! Я верю в ромашку. Всё исчезло как привидение. Но в любой момент может вернуться. Пожалуйста, пожалуйста, не надо! Ничего хуже быть не может. Я же тогда не получу больше ни одной роли! 1 ноября 1954 года Всё позади. Съёмки закончились. Мой следующий фильм опять снимают в Вене. «Гроссмейстеры Тевтонского ордена». На этот раз не с Адрианом Ховеном. И не с Рудольфом Фогелем, и не с Карлом Людвигом Дилем, а с ними я с таким удовольствием работала. Эрнстль опять режиссёр. Но ассистента он взял на этот раз другого. Герман едет в Берлин на Беролину . Я его считаю одним из лучших ассистентов режиссёра. Что же Эрнстль от него отказался? Наконец мы едем в отпуск, как и обещал Дэдди. Дневник я беру с собой. Но записывать буду только самое-самое важное! Я хочу просто лениться. И только наслаждаться — будто выдохнуть, глубоко-глубоко. Пока-а-а! Мы, кстати, опять летим! 5 ноября 1954 года Рим, вечный город. У меня нет слов. Сказочное путешествие. В самолете сидели Одри Хепбёрн и Мел Феррер. Я обожаю Одри! В «Римских каникулах» она была восхитительна! Я бы там тоже охотно сыграла. Я отчётливо помню отдельные сцены. Здесь, в Риме, одна из них всё время приходит мне на память. А Одри в моём представлении связана со всеми этими известными римскими площадями — они же как раз есть в фильме. |