Онлайн книга «Крест командора»
|
Бобровский представил молодых людей друг другу. Воевода был мягким и незлобивым человеком. Насмотревшись за годы службы на быстрые и непредсказуемые перемены судеб тех, кто содержался в остроге, он был снисходителен к Долгоруким: не только давал им полную свободу передвижения по Берёзову и его окрестностям, но и приглашал к себе в дом, угощал вином, вел пространные разговоры о столице, о возможных политических переменах. Простодушный Овцын был далек от политики и не задумывался даже, чем грозит ему знакомство с опальным семейством. В этот вечер они засиделись у Бобровского за картами, выпили вина. Иван Долгорукий быстро захмелел, стал ругать сославшую его императрицу, грозить ей всякими бедами. Бобровский едва утихомирил его. Прощаясь, Долгорукий пригласил Овцына к себе в дом. Овцын зашел. Там он впервые и увидел Екатерину Алексеевну. Ещё в столице он слышал, что, подчиняясь приказанию отца, княжна Екатерина согласилась выйти замуж за императора, четырнадцатилетнего Петра II, тогда как сама питала страстную любовь к шурину австрийского посла Вратислава, графу Мелиссимо и была взаимно им любима. В ноябре 1729 года состоялось торжественное обручение, где Екатерине был дан титул «её высочества государыни-невесты». На другой день она переехала жить в Головинский дворец, а граф Мелиссимо был отправлен за границу. Однако женой Петра II Екатерина так и не стала – за две недели до свадьбы, в январе тридцатого года, Пётр II заболел чёрной оспой и умер. Вскоре Долгорукие оказались в опале. Екатерина Алексеевна, несмотря на ссылку, сохранила красоту и достоинство светской особы. С Овцыным была сдержанно вежлива и холодна. Её внешность, манеры, вкупе с известной уже трагической историей не могли не произвести на него впечатления. Он заходил к Долгоруким ещё несколько раз под самыми невинными предлогами. На самом деле ему просто хотелось увидеть её. В один из своих визитов он застал Екатерину Алексеевну одну и в слезах. – Что случилось, ваша светлость? – робко спросил он. От этого полузабытого обращения она разрыдалась еще сильнее. Когда успокоилась, рассказала, что только что заходил таможенный подьячий Тишин, прибывший намедни из Тобольска. Он был пьян и начал грубо приставать к ней, как к дворовой девке… – Что ты артачишься, недотрогу из себя корчишь? – говорил он. – Некому за тебя заступиться! Не щас, так завтра моя станешь! – Насилу от него отбиться смогла, – Екатерина Алексеевна снова разрыдалась. Овцын стоял соляным столбом, не зная, что сделать, что сказать. – Когда Пётр Алексеевич обручился со мной, – сквозь слёзы говорила она, – все кричали, как я счастлива. Ах, кабы знать, что счастье-то со мной токмо играет. Я тогда ни о чем не разумела и по молодости лет никакой возможности о будущем рассуждать не допускала. Вся обманчивая надежда моя кончилась со смертью государя. Случилось со мной всё, как будто с сыном царя Давида Нафаном: лизнул меду, и пришло время умирать… – Что вы, ваша светлость, о смерти ли вам думать! – Овцын осторожно дотронулся до её руки. Она руку не отдернула, только подняла на него полные слез, синие, как апрельское небо, глаза: – Лучше смерть, чем подобную низость терпеть! Прав негодяй: некому за меня заступиться… Овцын склонил голову и, не сказав больше ни слова, вышел. Подьячего Тишина он нашел в избе местного батюшки, у коего тот остановился. Выволок его во двор, икающего то ли от страха, то ли с перепою, а верней всего и с того, и с другого разом, и нещадно отходил поленом, подвернувшимся под руку, приговаривая: – Знай, сверчок, свой шесток! Не лезь со свиным рылом в калашный ряд! – Я тебе это припомню, лейтенант! – выплюнув на снег выбитый зуб, процедил ему в спину подьячий. Наутро после трепки Тишин пошёл жаловаться воеводе. Тот одарил его двумя соболями и отправил восвояси, посчитав компенсацию за нанесенные побои достаточной и дело исчерпанным. Вскоре в Берёзове это происшествие забылось. Наступила весна. Овцын отправился вокруг Таймыра к устью Енисея. И первым из всех командиров северных отрядов сумел добиться виктории – вошел в Енисей и поднялся по нему почти до Туруханска. С докладом об этой победе, о проведенных исследованиях он выехал в Тобольск, где в канцелярии был арестован и препровождён в местное отделение Тайной канцелярии. Пять дней его держали в сырой камере, не выводя на допрос. Как ни гадал Овцын о причинах ареста, никакой вины за собой отыскать не мог: казённых денег не брал, задание Адмиралтейства выполнил… Допросы начались, когда прибыли из Санкт-Петербурга особые дознаватели. – Капитан Александр Ушаков, – представился рослый, могучий офицер в преображенском мундире. Овцын едва успел подумать: «Должно быть, родственник начальнику Тайной канцелярии…», как назвался второй: – Полевых войск прокурор Василий Суворов… – этот был невысокого роста и сухопар, с быстрым острым взглядом серых глаз. «Что заставило таких чинов заинтересоваться мной?» – Овцын назвал себя и замер в ожидании. – Признаешь ли ты, Овцын Дмитрий Леонтьевич, себя виновным в непотребных словах в адрес государыни нашей? – сурово спросил Ушаков. – Не признаю. – Был ли ты связан с государственным преступником Иваном Долгоруким, замышлявшим мятеж? – задал вопрос Суворов. Овцын отрицательно покачал головой, всё ещё не понимая, в чем его вина. Это прояснилось на очных ставках. На первой он встретился с Тишиным. Этот таможенный подьячий и вскричал «слово и дело» на Ивана Долгорукого, и приплел к сему Овцына как соучастника. На второй ставке следователи свели обоих обвиняемых вместе. – Признаете свою вину во вредительных и злых словах об императрице и некоторых высокопоставленных лицах? – Умышляли ли государственный переворот? – по очереди вопрошали они. – Нет! Тогда начались пытки. Овцына и Долгорукого дважды вздергивали на виску, жгли железом. Овцын стоял на том, что не виновен, что Долгорукого видел лишь однажды в церкви, дружелюбия к нему не испытывал и речей крамольных с ним и со всеми другими никогда не заводил. Иван Алексеевич, о котором Овцыну говорили, что он духом не тверд, в пытошной держался молодцом: от знакомства с Овцыным тоже открестился и обвинение в заговоре с ним отверг. Долгорукого увели. – Отказывался ли ты пить за здравие императрицы нашей? – снова впился в Овцына взглядом Ушаков. – Не отказывался! Знаю, что отказ пить за государыню – есть нанесение ущерба Её Императорскому Величеству, а я и помыслить о таком не могу… – За что ты избил Тишина? Говори правду! – приказывал Суворов. – По пьяному делу выигрыш в карты не поделили… – Выигрыш, говоришь… – хмуро усмехнулся Ушаков и дал знак палачу. |