Онлайн книга «Укок. Битва Трех Царевен»
|
— Давай будем петь! Мы ж отПЕТЫЕ счастливицы. Ты на две недели, я на сегодня. Что петь будем? — А может, не будем? Вон народ гуляет… — Вот ему и надо ГУЛ, раз он ГУЛяет. Частушки поем, я решила! И она храбро рванула меха аккордеона: Полез Глеб да на полог С медными ключами. Себе яйца прихватил Двумя кирпичами! У Ирки был звонкий дискант с оттенком звенящей меди. Он моментально разнесся по набережной. Гуляющие — а это были несколько парочек, дядька с пуделем, бабка с авоськой и еще кто-то — сразу повернули головы, хотя самый ближний из них находился в тридцати метрах. — Ирка! — Людочка перепугалась. — Ты чего несешь?! Неприличные же… частушки! — А я приличных не знаю! И она снова раскатилась громогласно, залихватски: Раз, раз — на матрац, На перину белую. Не вертись, ядрена мать, А то урода сделаю! Людочка почувствовала, что краснеет, и краснота эта заливает ее всю, от щек до и без того красных пяток. Инициативу нужно было срочно перехватывать! Людочка пихнула подругу ногой и, пока та не успела выдать очередную рифмованную скабрезность, а только играла, пропела неожиданно для самой себя: Симорон мой, Симорон, Распугаю всех ворон, Ты курица лохматая, Я не виноватая! — Ах ты вот какая? — оскорбилась Ирка. — И это вместо благодарности, да? Курица лохматая… Она заголосила надрывно: У милашечки моей Под подолом — соловей, Он и свищет, и поет, Ей пописать не дает. Людочка замерла от ужаса. А народ начал подтягиваться: особенно усердствовал пудель пепельного цвета и тянул, как портовый буксир, к поющим девчонкам своего хозяина. Симорон — родная мать, Да не в этом дело: С неба звездочку достать, Чтоб в ушах звенело! Это она тоже выдала на автомате, а Ирка хихикнула предательски, потому что у этой частушки была иная, народная редакция. Счет пока шел четко: один-один, два-два… Сидит Ванька у ворот, Широко разинув рот, А народ не разберет, Где ворота, а где рот! Между тем вокруг них уже собралась небольшая толпа. Худосочная девица в немыслимых по такой жаре сиреневых леггенсах и белой кофте, в сопровождении угрюмого бритого парня; какие-то две студентки с азиатскими лицами; тот самый мужик с пуделем, в костюме и фетровой шляпе; плотный, накачанный дядя с дыней… Затем подтянулись две женщины, полных и поэтому похожих; еще одна — рыжая, одетая в элегантную черную джинсу, с выглядывающими из-под брючин острыми иголками туфель; да та самая бабулька с авоськой. Слушали с интересом. Людочка еще не успела открыть рот, как Ирка уже нанесла опережающий удар: Я не знаю, как у вас, А у нас, в Неаполе, Бабы во поле дают, И рожают на поле. И расхохоталась, как тогда, на скамейке, — совершенно демонически. Людочка в ужасе закрыла глаза, а когда открыла, то увидела улыбающиеся лица. Только бритый парень оставался непроницаем, да та самая, в черной джинсе и черных узких очках. Сиреневая девица с какой-то жадной завистью смотрела на ее испачканные городским асфальтом ноги, а мужик с дыней крякнул и, улучшив момент, спросил: — Девки, вы че, из самого Неаполя? — Да нет. Из Академгородка, — махом опозорила их Ирка, откладывая аккордеон. — Фольклорный ансамбль. Спевка у нас тут. — А еще можно? — вдруг густым, хриплым голосом спросил бритый. — Щас. Пивка глотну! — улыбнулась Ирка. Людочка зажмурилась снова. Либо сейчас, либо никогда! Второй удар по ядрышку! И — раз! И — два! За три дня я ведьмой стала, Бизнес расширяю! С помелом уже летаю, В носе ковыряю! — …вырвалось у нее. Теперь засмеялись все, и внезапно прозрела та самая, в черных очках. Она изломала твердое лицо в улыбке и проговорила: — Бизнес — это здорово! Вы деньги, девчонки, брать должны. А можно с вами? Спеть… и сыграть? — Плиз, миледи! — Ирка утирая губы, показала на траву рядом. — А вы умеете? Дама сняла очки. Глаза у нее оказались васильково-синие, в сеточке мельчайших морщинок, и очень добрые. Она легко бросила на траву свою серую с золотой цепочкой сумку, одним движением выскочила из своих остроносых туфель, обнаружив аккуратненькие, точеные босые лапки с ногтями деликатного перламутрового оттенка, и уселась на траву. Аккордеон она взяла профессионально. И тут же, вместе с Иркой, затянула: Ой, поеду я в Донецк Да куплю себе очки, И тогда вообще вконец Обалдеют девочки! Пока мелодия аккордеона разносилась с их полянки, Людочка, развалившись на траве, объясняла присевшему на корточки мужику с дыней особенности симороновского Волшебства — ощущая себя уже посвященным адептом! — и одной рукой гладила радостно взвизгивающего пуделя. В разгар этой идиллии появился милиционер из взвода ППС. Он был молоденький, безусый и низенького роста. Дубинка на его поясе казалась клюкой старухи. Увидев его, Ирка и преподавательница из музучилища — ее звали, как выяснилось, Элеонора Гавриловна — грохнули: Любят девки Феодора С бородавкой на носу, И все тело в бородавках, И за что его любить?! Вышло не очень складно, но с тонким намеком. Милиционер оглянулся на публику, неуверенно почесал нос, чем вызвал взрыв смеха, а потом, дождавшись маленькой передышки, спросил нарочито грозно: — И что это у вас тут, граждане… э-э… за концертная деятельность? А лицензия? — У нас спевка хора! — на этот раз нахально ответила Элеонора Гавриловна. — Я — художественный руководитель. Вам документы показать? Милиционер снова почесал нос, и Людочка забеспокоилась, как бы бородавка, транслируемая в общем потоке ВКМ, действительно не вскочила на носу этого, по-видимому, хорошего человека. Он еще раз посмотрел на людей, и те, истолковав его взгляд, как только могут истолковать таковой русские люди, возмущенно загомонили: — Ну чего к людЯм привязались? Поют девки, и хорошо поют… — Ни одного матерного слова! Я — свидетель, запишите меня! — Я вас прошу, не мешайте течению художественного слова… — Понимать надо! Это ж куль-ту-ра! — Шли бы жуликов ловить! Вон там, на остановке, сейчас у одной бабы сумочку опять подрезали! |