Онлайн книга «Близится утро»
Едва войдя, я понял, что в этом доме – умирающий. Тяжелый дух болезни стоял в воздухе. Лекарства и гнусная духота от вечно затворенных окон… – Такой дух губит человека вернее любой болезни… – пробормотал Жерар себе под нос. – Да, ваше преосвященство? – недослышав, вскинулся управитель. – Проветривать надо, Ференц. Веди нас. Мадьяр бросился к какой-то двери, приоткрыл, что-то рявкнул на своем, захлопнул дверь. Объяснил: – Я велел прислуге не выходить. Они вас не увидят. – Веди, – повторил Жерар. Мы прошли несколько комнат – не то чтобы совсем уж роскошных, но и не бедных. В шкафах было много красивой посуды и безделушек цветного стекла и фарфора, везде чисто и прибрано, а несколько картин, висевших по стенам, принадлежали кисти хороших художников. Особенно удачна была темпера, изображавшая исход Искупителя из Рима, – устало бредущий в сгущавшейся тьме человек ничем не напоминал Пасынка Божьего, но почему-то сразу становилось ясно, что это именно он. – Здесь, ваше преосвященство… Первым вошел Жерар, потом мадьяр Ференц, потом мы с Антуаном. В небольшой спальне с глухо зашторенными окнами воздух был совсем уж тяжел да вдобавок еще и провонял крепким табаком. На высокой, как любят жители Паннонии, кровати лежал молодой мужчина с нездоровым измученным лицом. Рядом сидела на стуле пожилая женщина. Неужто мать? Тогда горе изрядно ее состарило… При нашем появлении больной попытался приподняться, женщина вскрикнула и вскочила, роняя из рук вязание. – Мир этому дому, – сказал Жерар, сбрасывая плащ на руки Ференцу. – Как тебя звать, юноша? – Петер… – Лежи и не вставай, Петер. Он сел на стул, положил руку на грудь больному. Покачал головой. Спросил: – Как долго овладел тобой недуг? – Полгода. – Я попробую тебе помочь, Петер. Если будет на то воля Искупителя, болезнь покинет тебя… – Жерар задумчиво взял с тумбочки у изголовья больного кисет, глиняную трубку. Бросил обратно, сказал: – А вот это – забудь. Петер не понял. – Если ты исцелишься, – терпеливо объяснил Жерар, – то навсегда забудешь о табаке. Ты знаешь, что Церковь осуждает привычку курить табак? – Да, ваше преосвященство… – Ну так и не кури, – сказал Жерар. – Лучше вина выпить, чем за трубкой тянуться. Ты обещаешь? В глазах Петера вспыхнула безумная надежда, он часто закивал. Его мать вдруг схватила трубку и кисет, швырнула на пол, принялась топтать. Но Жерар уже не обращал на это внимания. Он простер руки над Петером, прикрыл глаза, что-то зашептал. Мне стало не по себе. Шарлатанство? Прославленный епископ – обычный обманщик, каких немало развелось в Державе? Или он искренне заблуждается, переоценивает свои силы? Не понимает, какие чудеса дано совершать человеку, а какие – нет? Петер застонал, затрясся. – Тихо! – громко сказал Жерар. – Лежи тихо, брат мой. Не шевелись или ты убьешь себя! Его руки сдернули с Петера одеяло, легли на голую грудь, заскользили – будто нащупывая что-то. Насколько позволял полумрак спальни, я увидел, что лицо Жерара покрылось каплями пота. – Дай мне силы, Сестра… – прошептал он. – Дай мне силы, Искупитель… Не ради меня! Пальцы Жерара Светоносного затрепетали, будто у больного старческой трясучкой. Петер, выпучив глаза, замер на постели. Мать его, вцепившись зубами в край платка, отступила в угол. Ференц подошел к нам, и Антуан ободряюще взял его за руку. Похоже, мадьяр не надеялся на помощь епископа и происходящее сейчас лишило его всех сил. Жерар застонал. Да нет, нельзя так притворяться! Епископ Парижский, вольнодумец и смутьян, взвыл, будто от невыносимой боли, его руки вцепились в тощую грудь больного, словно решив разорвать кожу. Жерар запрокинул голову и крикнул: – Твоим Словом, Господь! В комнате стало холодать. Тяжелый дух не исчез, но будто раскрылось невидимое окно в бесконечную ледяную пустыню… Мы с Антуаном переглянулись, в один миг понимая. Как же так? Всем известно – живое и жившие на Слово не взять! Часть целого – на Слово не берется! О таком даже слухов не было и нет! Жерар обмяк, рухнув головой на постель Петера. Тот закашлялся, привстал, сгибаясь в мучительной судороге. Опомнившаяся мать бросилась к нему, поднося чистую тряпицу, – и больной стал натужно выкашливать в нее кровавые комки. А мы с Антуаном кинулись поднимать епископа. Он уже пришел в себя. Грубое лицо кривилось, будто Жерар Светоносный безумно стыдился своей секундной слабости. Я будто случайно коснулся его пальцев. Ледяные… – Вовремя ты позвал меня, Ференц… – прохрипел Жерар, отстраняя нас. – Эй… есть в твоем доме вино… горячее вино? Ференц кинулся из комнаты. Почти сразу вернулся, крикнув: – Вино греют, ваше преосвященство! Будет, скоро будет! Приступ кашля у Петера уже прошел. Он сидел на кровати, недоуменно взирая перед собой и будто прислушиваясь к новым ощущениям. – Через год… – Жерар перевел дыхание. – Через год посетишь Лютецию и придешь ко мне. Назовешь имя, тебя пропустят. Я посмотрю… может быть, надо будет снова… взмолиться Господу. Если станет плохо, так приедешь раньше… понял? – Да… – Все… и откройте вы окна в конце-то концов! В комнате начался переполох. Распахивались шторы, раскрывались рамы. Ворвался свежий чистый воздух. В дневном свете лицо Петера было все таким же измученным, но что-то изменилось. Будто исчезла незримая печать смерти. – Как вы смогли это сделать, Жерар? – тихо спросил Антуан. – Я просто молюсь Господу, – ответил епископ. – Искренне молюсь, и это помогает. Только… – он слабо улыбнулся, – очень трудно простому человеку быть десницей Господа. Он не понимал! Епископ Жерар Светоносный и в самом деле не понимал, как творит чудеса! Я хотел было сказать, но слова застряли в горле. Если он не понял до сих пор, значит, не хочет понять. Не может признать, что исцеляет людей тем самым Словом, в неразумном употреблении которого так часто упрекает высокородную аристократию. Ференц принес горячее вино в большой керамической кружке. Жерар отхлебнул, удовлетворенно кивнул. Стал пить мелкими глотками, грея руки о кружку. |