Онлайн книга «Простые смертные»
– Доброе утро. Резиденция лорда Четвинд-Питта-младшего. Мужской голос уверенно произнес: – Хьюго Лэм, я полагаю? Голос был знакомый. – А вы, собственно, кто? – Ричард Чизмен, из Хамбера, козел ты этакий! – Чтоб меня черти съели! И не в переносном смысле! Как твоя мочка? – Хорошо, хорошо, но послушай, у меня серьезные новости. Я тут встретил… – Да ты где? Не в Швейцарии? – Я в Шеффилде, у сестры. Но ты все-таки заткнись и послушай меня – тут каждая минута стоит миллион. Я вчера вечером встретился с Дейлом Гоу, и он мне сказал, что Джонни Пенхалигон умер. Неужели я не ослышался? – Наш Джонни Пенхалигон? Да, черт побери, быть такого не может! – Дейлу Гоу об этом сказал Коттиа Бенбо, который сам все видел по местному новостному каналу «News South-West». Самоубийство. Он сел в автомобиль, разогнался и рухнул с утеса близ Труро в пятидесяти ярдах от шоссе. Пробил ограду и упал прямо на скалы с высоты триста футов. В общем… он, скорее всего, не страдал… Если, конечно, не думать о том, что заставило его это сделать… и о том, что он чувствовал, когда летел в пропасть. Мне хотелось плакать. А все эти проклятые деньги! Глядя в кухонное окно, я видел, как мимо прополз бульдозер-снегоуборщик. Следом за ним очень удачно пристроился розовощекий молодой священник; у него изо рта белым облачком вырывалось дыхание. – Это просто… ну, я не знаю, что и сказать, Чизмен. Трагедия. Невероятная трагедия. Джонни, надо же! Уж кто-кто… – Да, я тоже все время об этом думаю. Действительно, Джонни – последний, от кого можно было бы ожидать… – А он… Он был за рулем «Астон Мартина»? Чизмен помолчал. – Да. А как ты догадался? Осторожней! Попридержи язык! – Никак. Просто он еще в последний вечер в Кембридже, в «Берид Бишоп», говорил, что очень любит этот автомобиль. Когда похороны? – Сегодня днем. Я не смогу поехать… Феликс Финч достал мне билеты в оперу. Да я и не успел бы вовремя добраться до Корнуолла… Впрочем, может, это и к лучшему. Родным Джонни совершенно не нужна в такой ситуации толпа незнакомых людей, которые намерены остановиться у них в… в… как там их поместье называется? – Тридейво. А записки Пенхалигон не оставил? – О записке Дейл Гоу ничего не говорил. А что? – Просто подумал, что это могло бы пролить какой-то свет… – Я думаю, во время расследования станут известны еще какие-то подробности. Расследование? Подробности? Вот черт! – Да, будем надеяться. – Ну, Фицу и остальным ты сам скажешь, ладно? – Господи, конечно! Спасибо, что позвонил, Чизмен. – Мне очень жаль, что я испортил вам отдых, но мне показалось, что лучше вам все-таки об этом узнать. Ладно, с наступающим Новым годом! * * * Два часа дня. Пассажиры фуникулера проходили через зал ожидания на станции Шемёй, болтая чуть ли не на всех европейских языках, но ее среди них не было, и я снова мысленно вернулся к «Искусству войны» [104] . Однако в голове у меня имелись и собственные мысли, и думал я сейчас о корнуэльском кладбище, где кожаный мешок с разлагающейся токсической плотью, недавно известной под именем Джонни Пенхалигона, воссоединяется в раскисшей земле со своими предками. Скорее всего, там воет восточный ветер, несущий дождь, и рвет своими когтями зонты оплакивающих. И в струях дождя словно растворяются слова молитвы «За тех, кто, подвергая себя опасности, уходит в море», вчера отксерокопированные на листах А4. Громадная пропасть между мной и нормальными людьми никогда не ощущается столь сильно – одновременно принося мне невероятное облегчение, – как во время тяжких утрат и всеобщего оплакивания. Даже в самом нежном возрасте, семилетний, я был смущен реакцией родных – тогда как их как раз невероятно смутила моя реакция! – на смерть нашего пса Твикса. Найджел выплакал себе все глаза; Алекс был расстроен куда сильней, чем в тот день, когда его долгожданный Sinclair ZX Spectrum прибыл без процессора; а уж родители и вовсе несколько дней были мрачнее тучи. Но почему? Ведь Твикс больше не испытывал боли. И мы больше не должны были терпеть невыносимую вонь, исходившую от пса, страдавшего раком кишечника. То же самое было, и когда умер дедушка. Неужели непременно нужно было рвать на себе волосы и скрежетать зубами от горя? И ведь никто даже не вспоминал о том, каким на самом деле «Мессией» был этот старый пьяница и развратник. На похоронах все отмечали, что я держался «как настоящий мужчина», но если бы они могли в этот момент прочесть мои мысли, то наверняка сочли бы меня человеконенавистником. Вот она, истина: любви не знать – горя не знать. * * * В начале четвертого наконец появилась Холли, та официантка из «Ле Крока». Заметив меня, она нахмурилась и замедлила ход: уже неплохо. Я закрыл «Искусство войны». – Как это приятно, что я вас здесь встретил! Лыжники потоком текли к фуникулеру мимо нас, между нами и у нас за спиной. Холли огляделась: – А где же ваши развеселые друзья? – Четвинд-Питт – по-моему, это имя прекрасно рифмуется с «Angel’s Tit»… – А также, по-моему, с «piece of shit» и «sexist git» [105] . – Я это непременно запомню. Так вот, Четвинд-Питт страдает от похмелья, а остальные двое прошли тут примерно час назад, но я надел на палец свое кольцо, делающее меня невидимкой, поскольку понимал, что мои шансы встретиться с вами у фуникулера и вместе подняться на вершину… – я ткнул указательным пальцем на вершину Паланш-де-ла-Кретта, – …свелись бы к огромному жирному нулю, если бы они сейчас оказались рядом со мной. Меня вчера возмутили выходки Четвинд-Питта. По-моему, он вел себя по-хамски. Но я совсем не такой. Холли обдумала мои слова, пожала плечами и спокойно обронила: – Для меня все это не имеет ровным счетом никакого значения. – А для меня имеет. И я очень надеялся, что мне удастся покататься на лыжах с вами вместе. – И поэтому вы просидели здесь с?.. – С половины двенадцатого. Три с половиной часа. Но не чувствуйте себя обязанной. – Я и не чувствую. Мне просто кажется, что вы немного пьяница, Хьюго Лэм. Ага, значит, она запомнила мое имя! – Все мы в разные периоды своей жизни разные. Сегодня я пьяница, а в другое время нет человека трезвее и благороднее меня. Вы с этим не согласны? |