Онлайн книга «Альпийская баллада»
|
Иван взглянул вниз и остановился: на том месте, где они сидели недавно, топтался безумный гефтлинг. – Гляди ты – привязался. – Трачико человек, – сказала Джулия. – Пикатто – жалко! – Чего жалеть? Сволочь он. – Он хочет руссо идет. Нон руссо бёзе. Он бояться. – И правильно делает, – коротко заметил Иван. Он двинулся дальше, мысленно отмахнувшись от сумасшедшего, хотя иметь сзади такой хвост было не очень приятно. Но что поделаешь с больным – и отогнать не отгонишь, и убежать некуда. Придется, видно, потерпеть так до ночи. – Иван, – сказала девушка, делая ударение на «и». – Ты не имель зло Джулия? – А чего мне злиться? – Ты нон бёзе? – Можешь не бояться. – Нон бояться, да? – улыбнулась она. – Да. Однако улыбка скоро сбежала с ее усталого лица, которое стало сосредоточенным, видимо отразив невеселый ход ее мыслей. – Джулия руссо нон бояться. Джулия снег бояться. Иван, идя впереди, вздохнул: в самом деле, снег и такой скудный запас хлеба все больше начинали беспокоить его. Он подумал уже, что надо было у лесника прихватить еще что-нибудь и обязательно обувь – ведь с голыми ногами было более чем глупо лезть в такой снег. Хотя, как всегда, хорошие мысли появлялись слишком поздно. Вначале они, конечно, не думали, что доберутся до снежных вершин, тогда счастьем казалось ускользнуть от облавы. И так спасибо австрийцу – если бы не он, хлеба у них не было бы. Иван быстро шел по тропке, сбоку по косогору волочились, мелькали две длинные, до самого низа, тени. Утешать, уговаривать спутницу он не хотел, только сказал: – Куртка у тебя есть. Чего бояться? Манто не жди. Девушка вздохнула и, помолчав, вспомнила с грустью: – Рома Джулия много манто имел. Фир манто – черно, бело... Он насторожился и замедлил шаг: – Что, четыре манто? – Я. Фир манто. Четыре, – уточнила она по-русски. – Ты что, богатая? Она засмеялась: – О, нон богата. Бедна, Политише гефтлинг. – Ну не ты – отец. Отец твой кто? – Отэц? – Ну да, фатер. Кто он? – А, иль падре! – поняла она. – Иль падре – коммерсанте. Директоре фирма. Он тихо присвистнул – ну и ну! «Не хватало еще, чтобы этот фатер оказался фашистом, вот была бы прогулочка по Альпам!» – подумал он и резко обернулся: – Фатер фашист? – Си, фашисто, – просто ответила Джулия, живо взглянув в его посуровевшие глаза. – Командир милито. Еще лучше! Черт знает что делается на свете! Как говорил Жук – бросишь палку в собаку, попадешь в фашиста. Он сошел на крап тропинки, дал девушке поравняться с собой и впервые с пробудившимся интересом оглядел ее стройную, складную, хотя и неказисто одетую фигурку. Но, странное дело, эта полосатая, с чужого плеча одежда всей своей нелепостью не могла обезобразить ее врожденного девичьего обаяния, которое проглядывало во всем: и в гибкости и точности движений, и в ласковой приятности лица, и в манере улыбаться – заразительно и радостно. Она покорно и преданно посматривала на него, руки держала сцепленными в рукавах тужурки и привычно постукивала по тропке своими неуклюжими клумпесами. – А ты что ж... Тоже, может, фашистка? – с внутренней настороженностью спросил Иван. Девушка, наверно, почувствовала плохо скрытое подозрение и кольнула его глазами. – Джулия фашиста? Джулия – коммуниста! – объявила она с упреком и с чувством достоинства. – Ты? – Я! – Врешь! – после паузы недоверчиво сказал он. – Какая ты коммунистка! – Коммуниста. Си. Джулия коммуниста. – Что, вступила? И билет был? – О нон. Нон тэсарэ. Формально нон. Моральмэндэ коммуниста. – А, морально!.. Морально не считается. – Почему? Он промолчал. Что можно было ответить на этот наивный вопрос? Если бы каждого, кто назовет себя коммунистом, так и считать им, сколько б набралось таких! Да еще буржуйка, кто ее примет в партию? Болтает просто. Несколько приглушив свой интерес, Иван пошел быстрее. – У нас тогда считается, когда билет дадут. – А, Русланд? Русланд иначе. Я понимайт. Русланд Советика. – Ну конечно. У нас не то что у вас, буржуев. – Советика очэн карашо. Эмансипацио. Либерта. Братство. Да? – Ну. – Это очэн, очэн карашо, – проникновенно говорила она. – Джулия очэн, очэн уважаль Русланд. Нон фашизм. Нон гестапо. Очэн карашо. Иван счастлив свой страна, да? – Она по тропке подбежала к нему и обеими руками обхватила его руку выше локтя. – Иван, как до война жиль? Какой твой дэрэвня? Слюшай, тебя синьорина, девушка, любиль? – вдруг спросила она, испытующе заглядывая ему в глаза. Иван безразлично отвел глаза, но руки не отнял – от ее ласковой близости у него вдруг непривычно защемило внутри. – Какая там девушка? Не до девчат было. – Почему? – Так. Жизнь не позволяла. – Что, плехо жиль? Почему? Он вовремя спохватился, что сказал не то. О своей жизни он не хотел говорить, тем более что у нее было, видимо, свое представление о его стране. – Так. Всякое бывало. – Ой, неправдо, неправдо, – она хитро скосила на него быстрые глаза. – Любиль много синьорино. – Куда там! – Какой твой провинция? Какой место ты жиль? Москва? Киев? – Беларусь. – Беларусь? Это провинция такой? – Республика. – Република? Это карашо. Италия монархия. Монтэ – горы ест твой република? – Нет. У нас больше леса. Пущи. Реки, озера. Озера самые красивые, – невольно отдаваясь воспоминаниям, заговорил он. – Моя деревня Терешки как раз возле двух озер. Когда в тихий вечер взглянешь – не шелохнутся. Словно зеркало. И лес висит вниз вершинами. Ну как нарисованный. Только рыба плещется. Щука – во! Что эти горы!.. Он выпалил сразу слишком много, сам почувствовал это и умолк. Но растревоженные воспоминанием мысли упрямо цеплялись за далекий край, и теперь в этом диком нагромождении скал ему стало так невыносимо тоскливо, как давно уже не было в плену. Она, видно, почувствовала это и, когда он умолк, попросила: – Говори еще. Говори твой Беларусь. Солнце к тому времени опять скрылось за серыми облаками. На гладкий косогор надвинулась стремительная тень, дымчатые влажные клочья быстро понеслись поперек склона. |