Онлайн книга «Третьего не дано?»
Федор в душе поморщился – тоже мне царев родич выискался, но ничем своего недовольства не выказал, даже посмеялся вместе с будущем тестем. Посмеялся и забыл. Выкинул из памяти, будто и не было этого вовсе… Разумеется, скорее всего, что-то происходило не совсем так, как изложено мною, но в целом, мне кажется, дело обстояло именно таким образом. Дело в том, что дворня – это тоже люди. Вдобавок памятливые. Событий-то происходит немного, и потому то, что идет вразрез с повседневным, раз и навсегда заведенным распорядком, запоминается ими накрепко. Вплоть до мельчайшей безделицы. А вы, поди, решили, что кот Рыжик – это уж точно мой авторский довесок? Отнюдь нет. Очень уж любил его истопник Митяй, который выходил больного тщедушного котенка, самолично выкормил его, а потому весьма остро реагировал, коли Рыжика забижали. Среди дворни такого не случалось – Митяй и зашибить мог, ибо в плечах имел косую сажень, а вот от хозяев коту иногда перепадало. Бывало, что ни за что. Вообще-то в понимании Митяя любой случай – все равно ни за что, но справедливости ради замечу, что характерец эта рыжая бестия, судя по умиленным рассказам того же истопника, имела тот еще, так что в половине случаев влетало ему за конкретную вину. Разумеется, что бы ни случилось, Рыжик бежал жаловаться в первую очередь именно к своему покровителю. И как раз в тот день, когда Федору Никитичу изрядно досталось от взбешенного отца, коту тоже влетело, после чего Митяй отправился в господские покои самолично. Разумеется, не ругаться – из ума он еще не выжил. А вот узнать, да и, ежели чего, повиниться, оно надо – вдруг кот и впрямь учудил чего непотребное. Но, поднявшись наверх, Митяй замер и понял, что старому боярину, да и молодому тоже вовсе не до кота – тут куда важнее и куда… опаснее, потому как послухи редко живут подолгу. Но и уйти – ноги не слушались. Так он и стоял, собираясь с духом, чтобы сделать первый шаг назад. Правда, свезло – все-таки успел уйти незамеченным. Да и потом тоже было кому рассказать о торге Никиты Романовича с Иваном Васильевичем Шестовым. Крепостное право еще не наступило, но и тогда на холопов мало обращали внимания, считая их чем-то вроде говорящего имущества. Вот так и собиралась моя информация – от дворских, сенных девок, истопников и прочей дворни. Широко жили Захарьины-Юрьевы, размашисто – было у кого спрашивать. Терем у них стоял – сказка. Я раньше такие видел только в детских кинофильмах, но там – декорации, а тут – воочию. И обслуги он требовал – будь здоров. С тех времен ее осталось не так уж много, как-никак миновало больше двадцати лет, но все равно было мне куда обратиться, у кого поинтересоваться. Иной раз достаточно только упомянуть вслух, что раньше, наверное, все было куда как лучше нынешнего. Для того, у кого молодость, а то и зрелость осталась далеко позади, эти слова – бальзам на сердце. Обязательно ввяжется в разговор. К тому же у дворни при этом имелся и свой интерес. Как лучше узнать характер человека? Да поговорить с ним о том о сем, вот и прояснится кое-что. Пускай не все, но изрядно. А тут не просто новый человек, а новый хозяин, потому задача по выяснению натуры, можно сказать, жизненно важная. От нее зависит не что-то эфемерное, но собственное благополучие. И не упустить такой удобный случай, как возможность затеять беседу, тем более когда почин ей делает сам хозяин, – дело святое. А если человек робел, вступал «в бой» Игнашка. На худой конец оставалась исповедь – не все отцу Кириллу пьянствовать. Честно говоря, когда я все выяснил, то еще на обратном пути в Москву призадумался: «А зачем мне вообще это понадобилось?» Дело прошлое, причем весьма и весьма. Сама Ксения, то есть жена Федора Никитича, скорее всего, прекрасно осведомлена о темных делишках своего мужа. Ну разве что ей неизвестно о его голубизне по молодости, но все равно толку мало, поскольку шантажировать этим старца Филарета ныне не имеет смысла – он ведь монах, потому жить с ней все равно не будет, ибо не положено. Ответ пришел не сразу – чуть погодя, когда вдали уже показались высокие купола собора Андроникова монастыря, первым встречающего всех, кто едет в Москву по Ярославской дороге, а следом за ним блеснули, заиграли под январским солнцем и прочие московские храмы. Отрепьев – вот в чем все дело. Правда, по собранным мною сведениям, фамилия звучала иначе – Смирной-Отрепьев, но все равно слишком схоже. Уж больно странно получалось. Выходит, их двое, и оба Юрии. А ведь есть еще третий, который Григорий и с фамилией без приставки Смирной. И если действительно один из них самозванец, то который? А дальше я додумать не успел – отвлек отец Антоний, которого мы, следуя через Климянтино, забрали на обратном пути в Москву. – Слава тебе господи, добрались! – радостно перекрестился отец Антоний. Я еще раз посмотрел на купола, и… мне тоже захотелось перекреститься. Не из чувства веры, а по той же причине – и правда приехали. Хоть я и не считал себя москвичом, но за долгие месяцы проживания тут успел как-то сродниться с этим небольшим по меркам двадцать первого века городишком. «Это сколько же я тут?» – подумал я и только сейчас, после подсчета, понял, что прошел целый год моего пребывания здесь. С ума сойти! А сколько ждет впереди таких вот лет – неведомо, поскольку никто не знает, что ему на роду написано. Как там говорится? Сколько есть – все мои? Вот-вот. И почему-то в этот миг стало грустно, поскольку подспудное чувство говорило, что этот минувший год, пожалуй, будет мною вспоминаться как один из наиболее тихих в моей жизни. Во всяком случае, в ближайшие несколько лет. Даже учитывая все приключения, которые довелось испытать. Хотя если прикинуть, то у меня их в этом году с лихвой. То чуть не замерз, потом чуть не съели, затем чуть не посадили, а после чуть не убили голицынские холопы. А если бы промедлил с оказанием первой помощи Борису Годунову, то, скорее всего, казнили бы, причем принародно. Куда ж больше-то? Ан нет, вещует сердце, подсказывает, что это все даже не цветочки, а так – почки набухшие. Честно говоря, не представляю, куда бежать, когда дойдет до ягодок… Но долго грустить у меня не получилось. Спустя пару часов наши сани въехали на московские улицы, на которых уже царило бурное веселье – оказывается, и до Петра Москва умела праздновать святки, да как бы не веселее, чем во времена Российской империи. И сразу отлегло от сердца, и захватил звонкоголосый шум и гам, и подумалось, что напрасно я стараюсь запомнить эти безмятежные минуты, поскольку «что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…». |