Книга Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства, страница 48 – Николай Коняев

В этом описании самое ценное то, что мы видим, как смотрел Вильфрид Карлович на своего будущего подопечного. Он словно бы преднамеренно накачивал себя сочувствием к нему.

«Власов произвел на меня положительное впечатление и своей скромностью и в тоже время сознанием собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно той трудно определимой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила его личности. Это впечатление еще усиливалось всей его внешностью: бросающимся в глаза ростом худого широкоплечего мужчины, внимательным взглядом через толстые стекла очков, звучным басом, которым он, не спеша, четко излагал свои мысли. Иногда в его словах проскальзывали нотки легкого юмора».

Нетрудно предположить, что и Власов оценил такт немцев, приславших к нему человека, который в прошлом был не только подданным Российской империи, но и офицером русской Императорской армии.

Обстоятельство, вроде бы и не имеющее никакого значения, но тем ни менее превращающее вербовку пленного генерала офицером-разведчиком как бы в переговоры офицера нынешней русской армии с офицером прежней русской армии.

Власов сделал ответный реверанс, поведав Штрик-Штрикфельдту, что один немец сыровар, их сосед, якобы дал его отцу взаймы довольно крупную сумму денег, чтобы он, Андрей Власов, мог учиться.

Похоже, что историю эту Власов тут же и придумал.

Протоиерею Александру Киселеву он рассказывал потом, что отец его якобы был сверхсрочным унтер-офицером в Гвардейском кавалерийском полку, а в гвардейских полках был тогда распространен обычай помогать получать образование детям унтер-офицеров. Вот по просьбе Власова-отца и выхлопотали Власову-сыну стипендию «Николая Чудотворца».

Но Штрик-Штрикфельдт ничего не знал о поразительной способности «генерала из трясины» приспосабливать свою биографию к собеседнику, и «немца сыровара» принял за чистую монету, и умилился всем своим большим и добрым немецким сердцем.

«В этот мой первый визит у Власова, — пишет он, — мы говорили обо всем, только не о военных делах. Наш разговор о большой нужде, в которой живут простые русские люди поту ипо эту сторону фронта, казалось, сразу сблизил нас».

Столь же задушевными были и последующие беседы Андрея Андреевича Власова с Вильфридом Карловичем.

Власов расспрашивал о германских целях войны.

На откровенность бывшего советского генерала бывший офицер русской Императорской армии также отвечал откровенностью, хотя, конечно, как оговаривается он, присяга ставила ему определенные границы.

После этих реверансов Штрик-Штрикфельдт перешел к делу…

«Вскоре я поставил Власову решающий вопрос, не является ли борьба против Сталина делом не одних только немцев, но также, и в гораздо большей степени, делом русских и других народов Советского Союза?»

Власов задумался.

«В такие минуты генерал выглядел, как старый мудрый китаец. Умные и неподвижные черты лица его не выдавали его чувств».

Вздохнув, Власов начал рассказывать о своих трясинных мыслях.

Он говорил, что в Советском Союзе не только народные массы, но и многие военные, даже некоторые ответственные работники настроены против Сталина. Однако террор в России подавляет любую попытку организованного сопротивления.

Вильфрид Карлович кивал, слушая Власова. Он не замечал, как затягивают его мысли генерала.

И тут Власов неожиданно сказал, что уже говорил с офицерами в лагере…

— И что же?

— Большинство из них борьбу со Сталиным считают своим патриотическим долгом. Другое дело, на чьей стороне.

— Как это, на чьей?! — удивился Штрик-Штрикфельдт. — Разве существует выбор? Кто еще борется сейчас со Сталиным?

— Выбора нет. — вздохнув, согласился Власов. Заложив руки за спину, он остановился у окна. — Англичане уже подвели нас однажды. Американцы заключили договор со Сталиным, но ведь и немцы, кажется, не нуждаются в нас. Как вы представляете себе участие русских в борьбе против Сталина?

Штрик-Штрикфельдт сказал, что он по-прежнему верит в освободительную войну, в освобождение России от большевизма.

— И это несмотря на то, что вожди национал-социалистов одержимы высокомерием, а потому слепы и не склонны разработать разумную политическую концепцию. Но я не один, Андрей Андреевич. Позиция германского офицерского корпуса не такая, как у национал-социалистов.

Власов согласился с этим, сказав, что он и сам это заметил, беседуя с генералом Линдеманом и офицерами его штаба.

— Но что же все-таки мы можем сделать? — спросил он. — И что думает об этом ваш фюрер?

— Фюрер, к сожалению, все еще окружен пораженными слепотой людьми. Но фельдмаршалы и крупные офицеры здесь, в Генеральном штабе, делают, что могут, в сторону изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к русскому народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против Сталина? Сотни тысяч русских уже помогают немцам в этой войне, многие даже с оружием в руках. Но у них нет своего лица.

— Против Сталина — да! Но за что и за кого? И как? Дадут ли нам офицеры, о которых вы говорите, возможность выставить против Сталина не армию наемников, а русскую армию? Армию, которая будет получить приказы от национального русского правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с оружием в руках против правительства своей страны. Только тогда будет оправдано и согласие на вашу помощь в борьбе против большевистской диктатуры. Тем более что люди в Кремле ведут псевдонациональную политику и патриотизм их поддельный.

Разговор был интересным, но опытному вербовщику Штрик-Штрикфельдту надобно было переходить от слов к делу. Как бы между прочим он попросил генерала изложить свои мысли в письменной форме. Он объяснил, что момент чрезвычайно благоприятный — начальник Генерального штаба Гальдер ждет от Гелена доклада, и под этим соусом сейчас можно передать записку пленного генерала сразу в руки начальника Генерального штаба.

Штрик-Штрикфельдт не сказал своему другу Власову, что Гелен — человек, который курирует разведку Восточного фронта, но Вильфрид Карлович ведь и сам признавался, что откровенность его всегда была ограничена рамками присяги.

Тем более что в главном он не кривил душою.

Он, как мы уже говорили, подобно многим прибалтийским немцам или даже самому Йозефу Геббельсу искренне считал, что Германия должна воевать не с Россией, а с большевизмом.

Екатерина Андреева остроумно заметила, что, «живя в СССР, Власов привык к ситуации, когда система террора пронизывает всю жизнь, а критиковать официальную политическую линию без санкции свыше весьма рискованно. Поэтому, когда немецкие офицеры проявляли открытую враждебность нацистской политике, Власов делал заключение, что это отражает какие-то директивы, а значит, в политике могут наступить изменения».

Андрей Андреевич, в совершенстве постигший принципы советской военной бюрократии, и предположить не мог, что в германской армии офицер невысокого ранга может высказывать противоречащие официальной доктрине идеи, ему казалось, что собеседник высказывает то, что уже твердо решено в немецких верхах, хотя пока и не объявлено открыто.