Онлайн книга «Медленнее, ниже, нежнее…»
– Я не могу больше ждать! Не могу!!! – Ждать чего? – А ты не догадываешься? – Догадываюсь… – Ты будешь по мне скучать? – спокойней спросил он, взяв себя в руки. – Буду… Он покачал головой в такт неслышимой мелодии, звучащей внутри него. – Мне так хочется в это поверить! Ты себе не представляешь! По мне очень давно уже никто не скучает. Да и я тоже… Чем старше становишься, тем отчетливее понимаешь, насколько сложно найти человека «под себя». Не замечала? – Не сложно. Невозможно… – Невозможно… – устало повторил Локки. – Было много попыток, но, где-то через полгода я понимал, что одной постели мне просто недостаточно. – А двух? – Две, это, конечно, лучше, чем одна. А поговорить? – После? Или вместо? – В перерывах… Он повернулся к навалу из дисков. Спина свитера была безкосой. На рукаве, в переплетении серых струй белела заметная дыра, в которую просвечивала косточка локтя. – Есть одна пьеса для саксофона, Hunt dream называется. «Убей мечту» переводится примерно. Очень красивая, – Локки порылся в дисках. – Нету. Отдал, наверно. А хочешь, я тебе еще стихи почитаю? – Хочу. Голубые глаза зашторились чуть покрасневшими веками и, раскачиваясь, он прочел нараспев: Счастье души утомленной — Только в одном: Быть как цветок полусонный В блеске и шуме дневном, Внутренним светом светиться, Все позабыть и забыться, Тихо, но жадно упиться Тающим сном. Счастье ночной белладонны — Лаской убить. Взоры ее полусонны, Любо ей день позабыть, Светом луны расцвечаться, Сердцем с луною встречаться, Тихо под ветром качаться, В смерти любить. Друг мой, мы оба устали. Радость моя! Радости нет без печали. Между цветами – змея. Кто же с душой утомленной Вспыхнет мечтой полусонной, Кто расцветет белладонной — Ты или я? – Красиво. Но как-то слишком по-женски… – сказала я. – Так ведь для тебя же! А так: Мой милый! – ты сказала мне. Зачем в душевной глубине Ты будишь бурные желанья? Всё, что в тебе, влечет меня. И вот в душе моей, звеня, Растет, растет очарованье! Тебя люблю я столько лет, И нежен я, и я поэт. Так как же это, совершенство, Что я тебя своей не звал, Что я тебя не целовал, Не задыхался от блаженства? Скажи мне, счастье, почему? Пойми: никак я не пойму, Зачем мы стали у предела? Зачем не хочешь ты любить, Себя в восторге позабыть, Отдать и душу мне и тело? Пойми, о нежная мечта: Я жизнь, я солнце, красота, Я время сказкой зачарую, Я в страсти звезды создаю, Я весь – весна, когда пою, Я – светлый бог, когда целую! – Так еще хуже! – призналась я. – Я люблю стихи про любовь, где нет слова «любовь». А также слов «розы», «слезы», «грезы» и прочее. Мне кажется, без них поэтичней. – Хорошо, – снисходительно улыбнулся Локки. – Тогда вот это: Бесшумное веретено Отпущено моей рукою. И – мною ли оживлено — Переливается оно Безостановочной волною — Веретено. Все одинаково темно; Все в мире переплетено Моею собственной рукою; И, непрерывно и одно, Обуреваемое мною Остановить мне не дано — Веретено. – Тётенька написала? – скривилась я. – Нет, тётенька такого написать не может! Никак! Уж извини! – уверенно сказал Локки. – Не дано это тётенькам. Я до сорока лет не читал стихов. Зато теперь перекатываю во рту, как конфету. Жизнь – забавна. Вот ещё тебе: Из полутёмной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали — Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг… – Ну как? – Пронизано человеколюбием. Слуг не разбудили, – оценила я. – Да ладно, побудь сентиментальной, скажи, что это красиво! – Это туманно, ностальгично, откуда то из прошлой, не нашей жизни. Но красиво… Не знаю. – Это было еще до Серебряного Века. Я бы там хотел жить. Вот совсем мое: Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени И красок звучные ступени На холст как струпья положил. Он понял масла густоту, — Его запекшееся лето Лиловым мозгом разогрето, Расширенное в духоту. А тень-то, тень все лиловей, Свисток иль хлыст как спичка тухнет. Ты скажешь: повара на кухне Готовят жирных голубей. Угадывается качель, Недомалеваны вуали, И в этом сумрачном развале Уже хозяйничает шмель». – Это супер! – впечатлилась я. – И ты до сих пор не знаешь, кто это? – Лучше скажу «нет», чем опозориться. – Значит, я смог тебя удивить! – победно хмыкнул Локки. – Это тоже Мандельштам! – Смог… – Я чувствую женщин. Только я не боюсь этого. – Всех женщин? – Не всех, конечно! Я хочу чувствовать тебя… Станцуем танго? – Локки поставил диск. – Втроем? – пошутила я. – Пока вдвоем, – улыбнулся он. Звуки танго перестроили овально-стихийную геометрию комнаты в квадратно-ожидающую. Ожидающую чего? Танцор натянул косы на свитере словно струны, и подошёл ко мне. Я судорожно вспоминала движения, которые потребуются от моих конечностей. Но, оказалось, что «танго» – просто способ прижать ко мне тело с запахом нестиранного свитера и надеющегося пота. Спереди на джинсах образовался бугорок, похожий на спрятанный хвост приличного зайца. Стало непонятно, где у зайца перед, а где зад. И так ли уж приличен этот старый заяц. Сжимая меня в нетанговых объятиях, Локки полез целоваться. Два его голубых глаза слились в один запрещающий знак – голубой круг с кирпичом зрачка. |