Онлайн книга «Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914-1921»
|
Неудачи приводят его в бешенство. Расстрелы, непредсказуемые и дикие казни, палочные расправы по ничтожным поводам подталкивают его командиров к заговору. А он со своими полуразбитыми войсками совершает беспримерный бросок через труднодоступный Цежинский голец, врывается в станицу Цежинскую. Расправа над комиссарами. Снова вкус победы. Еще один успешный бой у Гусиного озера. Но это – в последний раз. Он вынужден отступать. Регулярная кавалерия красных идет по пятам. Он готовится к новому броску – то ли в Тибет, то ли в Урянхай. 22 августа в лагере Унгерна вспыхнул мятеж. Заговорщики напали на барона в его палатке; ему удалось бежать под защиту монгольских всадников. Посоветовавшись, монголы связали барона и выдали его красным бойцам из преследующего отряда командира Петра Щетинкина. Событие сие представлялось коммунистам столь значимым, что в записной книжке-ежедневнике, изданной в 1927 года в Ленинграде массовым тиражом, оно под 23 августа упомянуто среди памятных дат исторического календаря. Пленного барона привезли в Иркутск. Там началось следствие. Суд революционного трибунала состоялся в Новониколаевске (Новосибирске) 15 сентября. Приговор: «Бывшего генерал-лейтенанта барона Романа Федоровича Унгерн-фон-Штернберга (так в тексте. – А. И.-Г.), из дворян Эстляндской губернии, 35 лет, по партийности монархиста, подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять» [307] . Роман Федорович Унгерн был расстрелян в ночь с 15 на 16 сентября 1921 года. Эрлик-Сарыг-Хан
[308]
Сквозь тувинский сентябрь медно-бурый, мертво-белый монгольский октябрь месяц тает оранжевой буквой, кровь роняя, ползет на культях. Волки воют да коршун ныряет каплей с лиственницы – и ввысь. Караганниковыми волдырями лбы долин оплелись. Вьюжный сумрак поземковым утром иссечен, отползает к тайге. Тень раскачивающаяся: Унгерн спит в седле, возвращаясь к Урге. Нездорово качается. Тает конский след под поземкой. Знобит. Ржавый серп очарованной стали изготовлен для новой косьбы. Что пугаешь меня, Роман Федорович, жилы тянешь у жухлой степи? Я-то знаю, тому уж за восемьдесят, как отпел тебя Новосибирск, как засыпал сентябрьскими листьями, гвоздь свинцовый в затылок забил. Что ж ты едешь, качаясь, под лиственницами, в бурку кутаешься – знобит? Тюркских каменных баб узкоглазие, скулы – тени от чаш, ус закручен, и перстень со свастикой, и затылок в лучах. Усмехается спящий. Под пуговицами в ребрах ветер. Костры. Жар вливали стеклянными пулями в гоминьданские рты. Как отрубленные выкладывали, а безглавые – с кручи, скользя, как, нахлестывая, по кладбищу, по своим убегал Чу Лицзян, как по скалам с волками да коршунами твой расплясывался вороной… Расписался свинцовыми прочерками, Махагалой, войной. Что-то утро уж слишком туманное. У палатки стою. Тает черный главнокомандующий там, в тумане, на юг. Гуси строем летят с Убсу-Нура, как резервная четь. Солнце выплеснулось над юртами красной конницей. Чьей? Дым расходится, утренний, пасмурный, до небесных нетающих льдов, над хрущевками Улан-Батора, над барачным конвоем Кобдо. Месяц грянулся оземь, не узнанный. Синий иллюминатор горит. Укорачивается тень Унгерна, поворачивающая в Кок-Тенгри [309] . Чапаев
Красный начдив Чапаев не может сравниться с Унгерном ни по размаху замыслов, ни по масштабам деятельности. Но их сближает одно удивительное обстоятельство: оба они оказались неподвластны смерти – народная молва воскресила их. Легенды о чудесном спасении Чапаева и Унгерна родились сразу же после реальной гибели одного и другого и живут до сих пор. Чести быть воскрешенным не удостоился, кажется, более никто из военных вождей и героев, погибших в русской смуте, – ни Корнилов, ни Колчак, ни Дроздовский, ни Каппель, ни Щорс, ни Лазо, ни Железняков, ни Маруся Никифорова… Слухи о том, что Унгерн спасся, что он бежал из тюрьмы, что судим и расстрелян был его двойник, что его самого видели в Даурии, в Монголии, в Забайкалье, – эти слухи стаей разлетались по русскому зарубежью, по Харбину и Шанхаю – среди тех, кто восхищался им, и среди тех, кто люто ненавидел его. Буряты и монголы через многие годы с уверенностью рассказывали, что одинокий светловолосый всадник в желтом дээле, с палкой-ташуром в руке, с перстнем Чингиса на пальце появлялся вон в той долине, близ соседнего кочевья. Когда? Недавно: год, полгода, месяц назад. Он и сейчас скитается по степям Халхи, по берегам Онона, Керулена, Селенги. Ну, барон – понятно: он и при жизни был для одних воплощением вечного карающего духа, для других – кровопийцей и оборотнем. Но Чапаев – как он оказался в ореоле бессмертия? Уже через несколько дней после разгрома в Лбищенске штаба чапаевской дивизии по красным полкам, да и по белому стану, пронеслись слухи, что Чапай жив, что он спасся, что он попал в плен, что он ранен и скрывается… Специальная комиссия, присланная из штаба армии, признала факт его гибели. И тем не менее через годы и десятилетия продолжала жить странная благая весть о том, что он был тяжко ранен, кем-то спасен, спрятан, выхожен; выжил, но потерял память. Что в такой-то и такой-то деревне живет плотник, как две капли воды похожий на легендарного начдива, что это он самый и есть… Итак, почему Чапаев? Кто он такой? Крестьянский сын, шарманщик, плотник
Как и многие другие легендарные герои русской смуты, Чапаев сам участвовал в сотворении собственной легенды. Любил порассказать о себе былей и небылиц. Красный командир, он старательно подчеркивал свое бедняцкое прошлое. В анкетах, указывая происхождение, писал: то «из крестьян», то «из рабочих»… А то вдруг, понизив голос, свой красивый баритон, и сверкая глазами, расскажет кому-нибудь из близких сослуживцев историю о том, что он – подкидыш, сын губернаторской дочки и цыгана. Мать умерла в родах, а его отдали на воспитание в бедную крестьянскую семью. |