Онлайн книга «Мнемозина, или Алиби троеженца»
– Да, скажешь ты или нет?! – кричу я, и словно задыхаюсь от злобы. – Успокойся, – шепчет сзади меня Вера, и нежно проводит ладонью по спине. Мнемозина уже не скулит, а завывает, а я с ужасным нетерпением жду, когда же закончится этот злополучный вечер, и неужели Петя с Сарой отсюда никогда не уйдут?! Петя будто прочитал мои мысли, и тут же что-то шепнув на ухо Саре, поднялся из-за стола вместе с ней, и слегка покашляв в кулак, сказал: Нам уже пора! А то что-то мы уже засиделись. Когда я выходил вместе с ними из гостиной, мне как будто показалось, что Мнемозина, оставшаяся под столом как-то странно вздохнула, словыно было в ее вздохе какое-то облегчение от всего происходящего. Я и сам вздохнул, и призадумался, – к чему бы все это? – Может, проводишь нас?! – предложил Петя, галантно взяв под ручку Сару, которая была его выше на три головы. – А почему бы и нет, – согласился я, и, кивнув Вере, вышел вместе с Петей и Сарой из дома. Когда мы вышли на улицу, было уже темно. Мы вместе с Петей и Сарой отошли от дома уже на несколько шагов, когда вдруг Петя схватил меня за руку и прошептал: Старик, это настоящая симуляция! Я просто потрясен! Однако больше всего удивил меня ты сам! Ты же сам так долго страдаешь, мучаешься, и совершенно не замечаешь в упор очевидной симуляции! Неужели тебя, судмедэксперта с огромным стажем так легко можно обвести вокруг пальца?! И потом, что ты им сделал плохого, что они все вместе вдруг стали водить тебя за нос?! – Я, наверное, уже пойду, – прошептал я, еле сдерживая слезы. – Ты видишь, человеку плохо, а ты ему все свою ерунду городишь, – заступилась за меня Сара, и я неожиданно почувствовал, что она очень прекрасная женщина, и что моему Пете с ней очень повезло. – А может, все-таки еще поговорим?! – вздохнул Петя, но Сара крепко схватила его, подошла вместе с ним ко мне и поцеловала меня в губы, продолжая держать его за руку как ребенка. – Счастливо тебе, – прошептала Сара. – Спокойной ночи, старичок, – пожал мою руку Петя, и они ушли, оставив меня одного посреди вечерней улицы. Я устало сел на оказавшуюся поблизости скамейку и закурил. Я давно уже хотел бросить курить, но у меня никак не получалось. Обстоятельства вместе с людьми расшатывали мои нервы, а вместе с ними и здоровье. И тут я почувствовал себя таким старым, таким одиноким и несчастным, и обманутым, что здесь же на скамейке и расплакался. – Тебе плохо?! – села рядом со мной пьяная девушка в коротенькой юбке. Из-за коротко остриженных розовых волос на голове, она была очень похожа на попугая. Я промолчал. Впускать кого-либо в свой обманутый мир я не хотел. Мне хотелось разобраться, почему я был обманут и ослеплен собственной же любовью. Неужели осознание своего возраста, как неровное и нервное вышагивание по канату над бездной, и до сих пор сохранившаяся, как и в годы юности, странная привычка влюбляться в красивых женщин, дали такую ослепительную вспышку моей страсти и любви, моей безумной невесомости?! – А у тебя закурить не будет?! – спросила она, и я устало протянул ей пачку сигарет. – А огонь?! – с надеждой улыбнулась она, и я протянул ей зажигалку. Она закурила. Теперь мы вместе курили и молчали. – А ты не знаешь, почему все человечество вдруг проснулось?! – спросила она. – О чем вы говорите?! – я подумал, что она очень пьяна и поэтому не придал значения ее словам. – Я говорю о том, почему вдруг в 20 веке человечество сразу же создало и машины, и радио, и телевидение, и телефон, и даже шагнуло в Космос?! – А черт его знает, – улыбнулся я, – меня, например, всегда почему-то тянет в Космос. Наверное, потому что там находится какая-то великая тайна, какая-то высшая неизвестность, вместе с тайной нашего рожденья! – Посмотрите на звезды, как они красиво мерцают, возможно, они сейчас освещают жизнь других разумных существ, которые живут от нас далеко-далеко. – Да, – вздохнул я, – я тоже когда-то об этом думал! – Ты веришь в жизнь на других планетах?! – А почему бы и нет! Я верю во все, что может быть, даже в нашу с вами связь! – Ты говоришь про интимную связь, – засмеялась она. – И про нее тоже! – А что, вы мне очень даже нравитесь, – она прижалась своим коленом к моему, продолжая восторженно мне улыбаться, – наверное, вы очень опытный мужчина? – А причем здесь опыт? – удивился я. – Наш опыт – сын ошибок трудных, – уже серьезно взглянув на меня, процитировала она Пушкина. – Значит, вы ищите опытного мужчину?! – усмехнулся я. – Уже нашла, – она смело провела ладонью по моему колену, все глубже зарываясь рукой между моих сведенных вместе ног. Мое волнение постепенно растворилось, а девушка склонила голову на мое плечо, и, обдав меня пьяным дыханием, поцеловала. – А ты знаешь, что Солнце каждые сто лет сжимается на один метр, и каждые сто лет на один метр наша Земля удаляется от Солнца?! – в ее взгляде читалось одно только желание, и ни капли любопытства, что я ей отвечу на ее вопрос. – А разве к нам это имеет какое-то значение? – Не знаю, – вздохнула она, – но предков жалко! – Мы все умрем, но суть не в этом, – улыбнулся я, вспомнив стихи Рубцова. – А в чем тогда суть?! – она серьезно глядела на меня, одновременно сжимая рукой мой отвердевший от ее безумной хватки фаллос. Тонкая ткань брюк, казалось, не существовала, настолько горячей и нежной была ее рука. – Суть в том, что мы ощущаем, – прошептал я сдавленным тихим, ничего не чувствующим кроме ее живого тепла, голосом. – Пошли, – сказала она мне, покачиваясь как пьяная, и я пошел, ведомый ею за ручку, как мой друг Петя своей доброй Сарой. И куда я иду, и зачем?! Было ощущение, что вся моя жизнь уже кем-то давно написана, и даже эта странная девушка, разглядевшая во мне необходимого ей спутника. Ее волосы, выкрашенные в розовый цвет, и коротко подстриженные в шахматном порядке, словно подчеркивали ирреальность происходящего момента. Ночными улицами мы прошли к городскому парку, а потом через парк к реке. Тьма обволакивала нас, как обвалакивает легкая и теплая одежда… Чувствуя тепло пальцев незнакомой мне девушки, и глядя на темный лес, которым стал для нас парк, и на светящуюся поверхность реки, на лунную дорожку на волнах, я вдруг ощутил глубокую вину перед собой, перед Мнемозиной и другими людьми… Наверное, потому что в этой жизни я ни к кому не относился безукоризненно честно, если только в раннем детстве, и только к самому себе, но с годами даже это чувство умалилось до тончайших размеров… |