Онлайн книга «Мнемозина, или Алиби троеженца»
Все нутро мое… всю средину… И я загоревшись в Тебя опрокинул частичку Себя… И там растворившись.. я выбрал горстями все Тело… В объятьях Тепла шумело бездонное море… И мы разливались друг в друге… Мы были роднее… Роднее и ближе… чем все остальные… Твое-мое только тело… Твоя и моя же Душа… Мы были единым созданьем… Божественным… чудным… высоким… Далеким от смертных забот… Один только миг это было… Как сказка прошло это время… Теперь его нам не вернуть… Но я готов плыть за Тобою… Туда за края… И… Туда… Где свет исчезает… И вместо… Нас остаются лишь тени… И откровенье молчит… Все та же вечная Полночь… Она все собою укроет… Сотрет все наши следы… Объятия и поцелуи В ней навсегда растворятся… И я в Тебе растворюсь… Ты во мне… Я в Тебе… Мы вместе растаем… Как дым над костром… С облаками… В мгновение слившись… Мы будем ползти по небесному полю к истокам… Собой воплощая Любовь… И ею обильно прах земной поливая… Мы будем с Тобой Мгновение в Вечность сливать… Дымясь… Излучая в пространство Нашу тихую песню… Мы будем лететь к высшим сферам… Химеры останутся гнить… В земле… в убожестве смертном… А мы с Тобой перейдем В мир иной… всех несчастных покинув… И только лучами в них будем Опять Себя оживлять… Все повторяется в смертных… И Любовь… И Свобода… И сама Бесконечность Ккак символ их единенья Блуждает и брезжит в крови… Доводя всех живых до кипенья… Я прошептал эти стихи девушке на одном дыханье, зная, что уже никогда не смогу их повторить, ибо я ощутил их в себе в ту минуту, когда она плакала, и когда я вспомнил Любу, свою первую Любовь, погибшую в 17 лет в автокатастрофе до нашей свадьбы, но об этом я никому и никогда не говорил, даже этой прекрасной незнакомке я всего лишь прошептал свои стихи… Рядом по мосту проносились с шумом автомобили, еще ближе в парке раздавались чьи-то пьяные голоса, а я лежал в кустах с плачущей девушкой, только что лишенной мною невинности и чувствовал удивительную тишину везде-везде, где я только что ее целовал, обнимал, проникал в нее и разливался как огромная безумная река, и наверное, поэтому остался я ребенком в ней наверняка… Интересовала ли меня ее дальнейшая судьба?! Как-будто бы, нисколько! Только это был обман, я обманывал себя и свои ощущения! Возможно, я был ужасным эгоистом, если искал компенсации за свои нравственные страдания в обладании этой девушкой, которая сначала показалась мне пьяной шлюшкой. А с другой стороны, какой черт ее дернул идти со мной в ночной парк, на берег реки? Очень захотелось быть честной перед своим женихом?! Боже! Какая глупость! Наверняка бы ее жених был рад ее вранью, но уж никак ее честности! Честность-то эту он, конечно бы стерпел! Все-таки в наше время девочки расстаются со своей девственностью гораздо раньше, чем тогда, в прошлые годы, хотя ранняя половая активность у всех проявляется по-разному! Но многие юные создания хотят казаться взрослей, чем есть на самом деле. – И почему ты это сделал?! Может, объяснишь мне?! – она уже не плакала, а оперевшись на локоть, глядела на меня в полумраке блестящими от света фонарей глазами. – Ну, я же все тебе объяснил, – устало вздохнул я. В моем вздохе не было правды, а была одна мучительная боль, и я хотел разделаться с болью, чтобы быть самим собой, чтобы принадлежать только себе, и все же я уже принадлежал ей, и от этого смутного ощущения я никак не смог отделаться, да я был частью ее самой, частью ее боли! – О, Господи, какая же я дура! Какая я дура! – расплакалась она. Повторение ее слов грустно подчеркивало место недавнего соития как место обмана самих себя и нашей общей невозможности изменить саму ситуацию… Ощущение самой Вечности, предающей нас невольному разврату, всплывало в небе темным облаком, скрывающим собой мерцанье звезд… – Не знаю, не знаю, – вздохнул я и быстро оделся. В этой спешке я мысленно захлебывался и слезами, и смехом, слезами грусти роковой, и смехом первооткрывателя ее блаженной глубины… Она еще пыталась что-то от меня узнать, взять мой телефон, но я только извинился перед нею, и ушел с чувством помраченного достоинства, какого-то странного противоречия в своей душе, с одной стороны я получил удовольствие, а с другой – обидел девушку, совершенно безнаказанно сделав ее женщиной, и излив в нее семя. На выходе из парка, у самых ворот она меня догнала, и, схватив за руку, усадила с собой на скамейку, и как в прошлый раз, попросила закурить. Мы опять с ней закурили. Она, тихо всхлипывая, прижалась ко мне, очень напомнив мою обезумевшую Мнемозину, хотя какая Мнемозина безумная, она симулянтка, как выразился Петя, а уж в этом он дока. О, Боже, какая я все-таки скотина! Думаю о чем-то о своем, а о прекрасной деве забываю, как-будто забываюсь вечным сном… – Ты меня хоть будешь иногда вспоминать?! – шепнула девушка. – Конечно, буду, – кивнул я ей головой. – Мне очень понравились твои стихи. Ты их кому-то посвятил? – Разве тебе это так важно?! – Ну, зачем ты так со мной разговариваешь, – она снова расплакалась. Я себя молча ненавидел… Я хотел себя уничтожить, стать невидимым, ведь я только что обидел ребенка, и этот ребенок мог быть моим… Хотя слова всей сути не заменят… Мы быстро отползаем друг от друга, а значит мы живем как бы летим… Царим, парим как этот белый дым от наших с нею сигарет… – А может, еще раз встретимся, – неожиданно предложила она. – А зачем? – вздохнул я, и она еще громче разрыдалась. И когда же она закончит плаванье в слезах умудренной реки? – Ну, ладно, давай встретимся! – глубоко вздохнул я. – Ни-ни, ни надо, н-ни надо, я уже передумала, – прошептала она, и с трудом поднявшись со скамейки, ужасно шатаясь, пошла, а сзади у нее на юбке, в ранних утренних сумерках расплывалось большое алое пятно. Я догнал ее и поцеловал. Я поцеловал ее так, словно прощался с ней навсегда, будто ее взгляд меня казнил, и я с готовностью шел на эту невидимую казнь… – Прости, прости, если сможешь, – шепнул я. |