Книга Закон о детях, страница 20. Автор книги Иэн Макьюэн

– Свободен убить тебя лейкозом?

Она подумала: не слишком ли прямо повела разговор? Но у него была эта юношеская напускная непрошибаемость – вот какой я крутой.

– Да. Что-то в этом роде.

– И вы ему позволите?

Он сел повыше и задумчиво погладил подбородок, пародируя важного профессора или телевизионного вещуна. Он над ней подтрунивал.

– Ну, раз вы спрашиваете, я намерен сокрушить его, повинуясь Божьим заповедям.

– Это означает «да»?

Он пропустил вопрос мимо ушей и, помолчав, сказал:

– Вы пришли переубедить меня, наставить на ум?

– Ни в коем случае.

– Да нет! Думаю, для этого! – Он вдруг превратился в проказливого, задиристого подростка, обнял колени слабыми руками, возбудился, заговорил с нарочитой иронией: – Пожалуйста, мисс, наставьте меня на путь истинный.

– Я объясню, зачем я здесь. Я хочу убедиться, Адам, что вы сознаете, что делаете. Некоторые считают, что вы еще молоды, чтобы принимать такие решения, что вы находитесь под влиянием родителей и старейшин. Другие считают вас необыкновенно умным и способным, и поэтому мы не должны вам препятствовать.

В резком свете он весь был перед ней: нечесаные черные волосы спадали на расстегнутый ворот пижамы, большие темные глаза беспокойно бегали по ее лицу – нет ли тут подвоха, фальши. Она уловила запах талька или мыла, исходивший от простыней, и тонкий металлический запах его дыхания. Лекарств.

– Ну, и какое у вас впечатление? – возбужденно спросил он. – Как я вам?

Он подначивал ее, заманивая на щекотливый разговор, на необжитую территорию, где мог плясать вокруг нее, провоцировать на какое-то неловкое, интересное высказывание. Ей пришло в голову, что этот не по годам развитой мальчик просто скучает в однообразном окружении и, угрожая покончить с собой, устроил захватывающую драму, где в каждой сцене он звезда, и к его постели потянулась очередь важных и назойливых взрослых. Если так – он ей еще больше нравится. Серьезная болезнь не отняла у него живости.

– Какое впечатление? Ну, хорошее пока, – сказала она, понимая, что рискует. – Впечатление, что вы знаете, чего хотите.

– Спасибо, – сказал он насмешливо сладким голосом.

– Но это, может быть, только впечатление.

– Люблю производить хорошее впечатление.

В его манере, в его юморе был элемент дурашливости, которая может совмещаться с большим умом. И она была самозащитой. Он явно очень испуган. Пора было его угомонить.

– А раз вы знаете, чего хотите, то не против обсудить практические детали?

– Поехали.

– Консультант говорит, что если сделать вам переливание и улучшить картину крови, он добавил бы вам два эффективных лекарства с хорошими шансами на полное и сравнительно быстрое выздоровление.

– Да.

– А без переливания крови вы можете умереть.

– Ага.

– Но возможен и другой исход. Хочу убедиться, что вы его учли. Не смерть, Адам, а частичное выздоровление. Вы можете ослепнуть, могут быть церебральные нарушения, могут отказать почки. Понравится ли Богу, если вы ослепнете или будете на диализе до конца дней?

С этим вопросом она переступила черту – границу юриспруденции. Она оглянулась на Марину в темном углу. Марина, положив блокнот на журнал, писала вслепую. И не подняла головы.

Адам смотрел куда-то поверх Фионы. С влажным чмоканьем он облизал губы, язык был с белым налетом.

– Если вы не верите в Бога, – угрюмо сказал он, – тогда не надо говорить о том, что Ему нравится, а что не нравится.

– Я не сказала, что не верю. Я хочу знать, хорошо ли вы подумали над тем, что можете на всю жизнь остаться больным физически или душевно – или и тем, и другим.

– Это будет отвратительно, отвратительно. – Он быстро отвернулся от нее, чтобы скрыть внезапные слезы. – Но если так случится, я должен это принять.

В растерянности он не смотрел в ее сторону, стыдясь, что так легко слетела с него вся бравада. Рука, чуть согнутая в локте, казалась обструганной, хрупкой. Не к месту Фиона подумала о кулинарных рецептах – о печеной курице с маслом, эстрагоном и лимоном, о баклажанах, запеченных с помидорами и чесноком, картошке, обжаренной на прованском масле. Забрать бы его домой и откормить.

Кое-что важное они выяснили, можно было переходить к следующему этапу, и она уже приготовила новый вопрос, но вошла вест-индская сестра и придержала открытую дверь. Словно вызванный кулинарными фантазиями Фионы, молодой человек в коричневом полотняном пиджаке, возрастом чуть старше Адама, вкатил столик со стальной посудой.

– Могу отослать твой ужин, – сказала сестра. – Но только на полчаса.

– Если потерпите, – сказала Адаму Фиона.

– Потерплю.

Она встала со стула, чтобы сестра посмотрела на пациента и на мониторы. Она, должно быть, поняла, в каком он состоянии, заметила влажные глаза, потому что перед уходом вытерла ему щеку рукой и громко шепнула:

– Слушай хорошенько, что тебе говорит дама.

После этого короткого перерыва атмосфера в палате переменилась. Фиона вернулась на место, но приготовленного вопроса не стала задавать. Она показала головой на разбросанные по кровати листки:

– Я слышала, ты пишешь стихи?

Она ожидала, что он сочтет вопрос снисходительным, слишком личным и не ответит, – но он, наоборот, как будто обрадовался смене темы и ответил искренне, без малейшей неприязни. Она отметила, с какой быстротой изменилось его настроение.

– Я только что кончил одно. Хотите, могу прочесть. Оно короткое. Только подождите минуту. – Он повернулся набок, к ней лицом. Прежде чем заговорить, он облизнул губы. Опять желтовато-белый язык. В других обстоятельствах это было бы, пожалуй, даже красиво: косметическое новшество. Он доверительно спросил:

– Как вас называют в суде? Ваша честь?

– Обычно – миледи.

– Миледи? Потрясающе! Мне позволено так к вам обращаться?

– Достаточно Фионы.

– Но я хочу называть вас «миледи». Пожалуйста, разрешите.

– Хорошо. Так что за стихотворение?

Он откинулся на подушки, чтобы перевести дух; она ждала. Наконец он нагнулся, протянул руку к коленям за листком и от этого наклона слабо закашлялся. После этого голос у него сделался тонким и сиплым. Теперь она не услышала иронии в его обращении.

– Вот что странно, миледи, – лучшие стихи я стал писать, когда заболел. Почему, как вы думаете?

– Это вы мне скажите.

Он пожал плечами.

– Я люблю писать ночью. Вся больница выключается, слышно только странное низкое гудение. Днем его не слышно. Послушайте.