Онлайн книга «Ворожея»
— Прости мой интерес, Вит, — спросила девица, — но что стало с твоей мамкой? — Померла она. В родовых муках померла. Ни сама, ни сестренка моя не выжили. А не так давно и батька мой в Навье сошел. — Как же ты один справляешься? — изумилась ворожея. — Хвала богам. Поначалу трудно было. А теперь ничего: и сам не горюю, и мельница как надобно муку мелет. «Обязательно поворожу», — решила Милава и лишний раз подивилась: и душой чист, и ликом светел, да в труде радость находит. — Скажи, Милава, а правда ли, что Кукоба тебе бабкой кровной приходится? — Правда. — Она ведь ведьмарка. — Так и есть. — Неужто и ты тоже? Ты только не серчай, так люди сказывают. Я им не верю, но… Девица замотала головой и пояснила: — Кое-какая сила и мне по роду досталась. Вит вопросительно поглядел на ворожею. — Я лечить умею, — этот дар мне мамка передала, — да в грядущее… — Эй, Вит! — окликнул сверху староста. Мельник вскочил как ошпаренный. — Я тебе что велел? Отдать снедь да тут же обратно возвращаться! А ты… — Иду! — крикнул молодец и шепнул Милаве: — Прости, Череда никому не дозволяет к тебе спускаться. Не бедуй — все будет добре. — Вит, погодь… — ворожея спохватилась, что не поспела его к бабке снарядить. — Я еще загляну, — пообещал мельник и полез вверх по лестнице. Она слышала, как Череда вполголоса отругал мельника, и все ожидала, когда закроется клеть, но, вопреки тому, к ней полез староста. — Здравствуй, Милава, — отвел взгляд новый гость, — дозволишь присесть? — Садись, дядька Череда, в ногах правды нет. Мужик с виноватым видом опустился на землю: — Не держи на меня зла. Не мог я иначе поступить. Много худого случилось. И все как раз когда ты в деревню пришла. — Видать, и ты, дядька, меня виноватой считаешь. — Не стану ходить вокруг да около, — пожал он плечами. — Сердце мое не желает в то веровать. Девицей ты мне показалась доброй. Да только староста я, потому и должен на поводу не у сердца, а у разума идти. Тем паче все сказывает против тебя. — Значится, по-вашему, я — ведьмарка. И в деревню явилась, дабы вас со свету сжить, — обреченным шепотом заключила ворожея. — Поди и приговор вынесли? — Не надобно так, Милава, — Череда уже протянул руку, чтобы дотронутся до девичьего плеча, но остановился. Она и ухом не повела. — Для приговора рано. Во всем разобраться следует. Я ведь не палач какой-нибудь, я для порядку, для справедливости приставлен. Коли выяснится, что мы ошибаемся, так сами в ноги тебе падем да прощения просить станем. Ну, а коли ты виновница… — староста прочистил горло. — Давай начистоту. Не зря ж сказывают: лучшая подмога утопающему — он сам. Я тебя спрашивать стану, а ты не юли, как на духу отвечай. Авось тогда все иначе повернется. — Что ж, спрашивай, дядька Череда. — Зачем ты в деревню явилась? — староста испытующе, словно не смея моргнуть, уставился на ворожею. Та очей не отвела, но с ответом замешкалась. Не привыкла Милава что-либо кроме правды молвить. Но тут… Коли сознается, что пришла бабкин черный дар наследовать, так ее сразу вместе с Кукобой и порешат. Не готов люд к таким откровениям, не уразумеет. Но и ложь тяжким валуном навалится на сердце. Видать, придется середину-наполовину говорить. — Об том, почтенный староста, я тебе прежде сказывала. Явилась мне во сне бабка, открылась, что помирает. Вот я и пришла с ней проститься. На миг в очах старосты точно догадка вспыхнула, но он кивнул и задал новый вопрос: — А к разодранному обозу какую причастность имеешь? — Что ты, дядька Череда! — в испуге округлила темные очи девица. — О том страшном горе я только нынче поутру от селян и услыхала. — А где ж ты была тем часом? — В лесу была, травки целебные, что в купальскую ночь особой силой наливаются, собирала. — А встречал ли тебя кто-либо в лесу? Милава потупила взор. В памяти всплыли образы кузнеца-волколака, ведьмарок на метлах, молодца да девицы светловолосой. А еще Ружи, что в сердцах весь род любого-предателя прокляла. Вот только дозволено ли ей о чужих страстях кому-либо сказывать? Смутно предстала и женская фигура с зелеными глазами, что Милаву по голове ударила да папарать-цвет отобрала. — Ну, чего смолкла? — Дай мне слово, дядька, что не пойдут слухи по деревне после того, как я тебе кое-что открою. Череда задумался, но после все ж сказал: — Даю. Ворожея рассказала о Руже и о молодце непутевом. Да о светловолосой красе, что поперек чужой любви стала. Староста прикинул, что ежели рассказ этот подтвердят Ружа да ее теперича, видать, бывший возлюбленный, то придется искать иного виновника растерзанного обоза. — А почто кровь свою на лесном капище проливала? Милава вздохнула: — Просила богов деревню оградить. — От чего? — Худое почуяла, — произнесла ворожея. — Эй! Череда! — слетел сверху истошный вопль. — Беда у нас! Горе! — Что? Что еще случилось? — забеспокоился староста и поспешно поднялся. — Ружа пропала! — заголосила какая-то баба. — Как пропала? — Поныне с празднества не возвратилась! — заревела баба. — Погодь, сейчас все выясним, — староста полез по лестнице, бормоча, что еще одной беды только не хватало. Уже закрывая клеть, он крикнул Милаве, что вернется позже. * * * Не привык Череда пред трудностями отступать, но нынче даже он, бывалый мужик, многое на своем веку повидавший, с радостью бы поменялся местами с той же Доморадовной. «Что-то ты малодушничаешь!» — отругал сам себя староста. Но откуда было набраться храбрости, ежели столько всего худого навалилось, а смекалистых да толковых мужиков в селе, на коих можно положиться, — раз, два и обчелся? Алесь — правая рука, так тот вообще до сих пор в себя не пришел. И когда придет, одним богам ведомо. Коли так и дале пойдет, то и эта горстка из хаты носу не покажет. Вон уже с ноги на ногу переминаются, очи отводят, потому как страха, что в них поселился, покуда еще стыдятся. — А Лютовер где? Почему не пришел? — строго спросил Череда у Вита, стараясь держаться подобно дубу несгибаемому. Пущай думают, что ему не страшно. Поди и сами смелей станут. — Нет его в хате, — пояснил Вит. — Ну, а у Яромилы, сам ведаешь, ничего не выпытаешь. Не выпытаешь. Это староста и правда добре ведал. Потому как Яромила нема точно рыба. И никто доподлинно не ведал: от рождения, от страха или все ж от притворства. И где только Лютовер-охотник такую красу сыскал? С ее дивным ликом разве что светила и могли посоперничать. Очи точно два сапфира. Губы — спелая рябина. Зубы белее жемчуга морского, коим торговцы, бывало, за пушнину рассчитывались. Ну, а уж длинные локоны что спелая пшеница, да гибкий стан… Да к тому ж хозяйка — всем бабам на зависть. |