Онлайн книга «Бумажный занавес, стеклянная корона»
|
– Рылом светить, – повторил Илюшин, заворожённый этим образом. – Фейсом торговать, – расшифровал Никита. – Лампочкой Ильича работать. Чтобы все его видели! Чтобы у каждого дворника на слуху! А тут приходит Богданчик и заносит больше бабла. Муриеву – что? – Что? – Краник прикрывают. Шиш ему, а не звон венчальных колоколов. Поймав непонимающие взгляды, Никита снисходительно пояснил: – Песня у него заглавная с нового альбома. «Звон венчальных колоколов». Считай, рекламу зарубили на корню. – Так скандал же будет, – вмешался Бабкин. – Если звон прикрутить. Никита покачал головой. – С радийщиками ссориться себе дороже. Ты Кацману лишнего ляпнешь, а потом облизывай его со всех сторон, чтобы тебя к ротации пустили. Желающих-то знаешь сколько! – Кстати, – Илюшин щелкнул пальцами, словно только что вспомнил. – А какие у тебя отношения с Кацманом? Никита Вороной и глазом не моргнул. Ухмыльнулся только понимающе: – А, это ты о намеках Джоника! В небо он попал. И не пальцем, а… Я не по этой части. У меня и жена есть! «Жена и у Джоника есть, – чуть было не сказал Бабкин. – Нынче ее наличие ни о чем не говорит». – Да и вообще мне бабы нравятся, – разоткровенничался Никита. – Я в юности до них жадный был – страх! Чтобы блондинка, глазки быстрые, губки пухленькие… – Он вытянул губы уточкой. – Ух, люблю таких! Он хлопнул себя по коленке. «А жена-то у тебя, однако, брюнетка». – Как ты с ним познакомился? – Со Стасом-то? Да на тусе какой-то, уж не помню. Он мужик с пониманием, хоть и пройдоха тот еще. Ну да они все такие. – Кто – они? – Кацманы, – простодушно пояснил Никита. – Зинберги эти, Рабиновичи… Тут он спохватился, что сболтнул лишнего, и уставился на Илюшина взглядом, который должен был изображать ум и хитрость. На практике это выглядело, однако, иллюстрацией к выражению о баране и новых воротах. – Ты только Стасу не вздумай пересказывать, о чем я тут с вами откровенничаю, – предупредил Никита. – Чтобы все, типа, между нами. Иначе… – Полная конфиденциальность гарантирована, – успокоил его Макар. – Чего? – Расслабься, говорю. Считай, тайна исповеди. – Ну, священник-то из тебя фиговый! – заржал Вороной. – Слышь, мужик, а ты ведь тот еще ходок! Верно? А я сразу понял! Я своих издалека чую! Илюшин скромно потупился. – А с Решетниковым давно друг друга знаете? – Каким Решетниковым? – озадачился Никита. – А-а, с Андрюхой. Давненько. Он ведь сначала у Олеськи трудился. За связи с общественностью отвечал. На слове «связи» Вороной двусмысленно ухмыльнулся. – У Гагариной? – Ага. Потом еще к кому-то перетек, я уж не помню. Мирок-то наш тесный, хорошие люди на вес золота. – А Решетников хороший человек? – серьезно спросил Макар. Никита усмехнулся. – У нас ведь как: не ворует – значит, хороший. Честный он, вроде. Ты про бывшего Кармелитиного мужа слышал? – Знаю, что он ее обокрал. – Как курицу ощипал, в натуре. Если самый близкий человек с тобой такое проделывает, что от чужих ждать! Вот поэтому те, кто тебя не обманет, у нас всегда в цене. – Ты с ним спал? – светски поинтересовался Макар. Никита выпучил глаза. – С кем? С Андрюхой, что ли? Ну, ты даешь! То про Кацмана туфту прогонишь, то про Решетникова… Я же тебе сказал, что не по этой части. Вороной начал раздувать щеки, ноздри и явно готовился перейти от обиды к стадии «ты меня за кого принимаешь?» – Слушай, мне вот еще что непонятно, – быстро переменил тему Илюшин. – Если Муриев проплатил ротацию, а Грегорович и в самом деле договорился, чтобы ее отменили, почему не было скандала? Разве директор радиостанции не несет ответственности перед тем, кто заказал эфирное время для своих песен? Никита широко усмехнулся. Бриллиант сверкнул в зубе. – Кацман что-нибудь наплел Муриеву в свое оправдание, тот и проглотил. Это как на пиру у царя: нравится, не нравится – ешь, моя красавица. Меня как-то раз супом из медвежатины кормили, у губернатора одного. Эх и гадость! – Никита выразительно скривился. – Но я же, типа, настоящий мужик! Как я откажусь? Да и губернатор этот суп наворачивает так, что щеки трещат. Пришлось есть… Он вздохнул. – Тяжело вам, артистам! – проникновенно сказал Илюшин. – А в другой раз пришлось торт лопать, – пожаловался Вороной. – На свадьбе выступал. Как меня там чествовали, эх! Круче, чем жениха с невестой. Любит меня народ русский! Габрелян, кстати, была фамилия новобрачного. Знаешь такого? – Директор «Нефтин-инвеста»? – Он. Сам понимаешь, на свадьбе у сына такого человека от угощений морду не воротят! Поднесли они мне вот такенный кусок торта на тарелке! Смотрю на эти цветы сахарные и чувствую: вот-вот стошнит. Не люблю я сладости! Как боролся с собой, как страдал! Но ел. – Героический ты человек, Никита! – одобрил Макар. «Илюшин, заткнись! – мысленно взмолился Бабкин. – Ну не полный же он идиот! Почувствует твою издевку – и прости-прощай разговоры по душам». – А еще был случай… Вороной ударился в воспоминания. Сергей сначала слушал с интересом, затем приуныл. Он пытался было переключить внимание Никиты на расследование, но Вороной нашел в Илюшине понимающую душу и теперь с удовольствием изливал свою собственную. Бабкин с Макаром выслушали подробное перечисление всех тех гадостей, которыми пичкали несчастного певца. В изложении Никиты его творческая жизнь в основном сводилась к принудительному кормлению. Закончив повесть о своих страданиях, Вороной тяжело вздохнул, поднялся и без разрешения откупорил бутылку коньяка. Илюшин с Бабкиным молча смотрели. «Бульк-бульк-бульк!» – сказал коньяк, встречаясь с бокалом. – Эх, помянем Джоника! – с чувством сказал Никита. – Хороший был певец, хоть и говнюк! Не чокаясь, парни. Парни, сидевшие с пустыми руками, переглянулись. Вороной крякнул, осушил бокал и некоторое время стоял, прикрыв глаза, с таким выражением лица, словно языком облизывал изнутри щеки. Когда же Никита поднял веки, взгляд у него был на удивление ясный. – К Вите Бантышеву тебе присмотреться надо, – сказал он, глядя между Макаром и Сергеем, словно там сидел кто-то третий. – У всех нас грешки есть. Если их вывалить на всеобщее обозрение, каждому будет паршиво. Но Витьке, если про него правду Джоник болтал… Никита замолчал на полуслове. Моргнул, внезапно расплылся в бессмысленной улыбке, чмокнул кончики пальцев, послал сыщикам воздушный поцелуй – и, шатаясь, пошёл прочь из комнаты. |