Книга Леопард за стеклом, страница 9 – Альки Зеи

— Шантажистка! — процедил Нолис.

Кир Андонис, не говоря ни слова и насупив брови, посмотрел на нас так, что больше никто не решился попроситься в лодку.

Не знаю почему, но так уж сложилось, что у каждого ребенка из лачуг была за плечами хоть одна грустная история. Куда хуже тех, что случились с Дэвидом Копперфильдом. Я бы очень хотела, когда вырасту, стать писателем и все их записать. Правда, Мирто где-то прочитала, что писателями не становятся, а рождаются.

Я смотрела на исчезающую вдали «Кристаллию» и думала: «Как жаль! Если бы я родилась писателем, я бы написала три очень печальные истории».

Первая очень печальная история

АРТЕМИ

Очень часто, когда солнце клонится к закату, Артеми говорит Мирто и мне: «Пойдем на скалу моей мамы».

Это высокая обрывистая скала, на вершине которой растет дикий гранат. Внизу, у подножия, простирается море, воды которого, когда мы смотрим на него сверху, кажутся глубокими и темными. Именно с этой скалы в прошлом году, зимой, мама Артеми бросилась в море. И утонула. Она была больна, и кир Андонис хотел продать свою лодку, чтобы было на что отвезти ее в больницу. Но она этого совсем не хотела, потому что «лодка — это наш хлеб», так она говорила.

«…И упала она со скалы, чтобы был кусок хлеба у ее драгоценной дочери…» — я бы так написала. Ну, может, убрала бы «драгоценная» и оставила бы просто «ее дочь» и «Артеми».

Когда мы сегодня дошли до скалы, Артеми встала на самом краешке и начала плакать да убиваться:

— Ах, мамочка моя, зачем ты это сделала!

Мы с сестрой так перепугались, что от ужаса вцепились в гранат.

В лачуге Артеми даже кровати нет. Когда кир Андонис ночует не в лодке, он ложится на пол на кучу тряпья. Только на одной стене в золоченой раме висит фотография тети Деспины — там она совсем молодая, в бальном платье. У нас эта фотография валялась в чулане: все считали, что тетя Деспина не очень хорошо на ней получилась. Никос даже дразнил ее пугалом огородным. Как-то Стаматина, наводя порядок в чулане, вытащила эту фотографию во двор. Артеми тысячами «пожалуйста» умолила отдать снимок ей.

— Теперь и у нас есть обстановка, — щебетала она, пока тащила «картину» к себе в шалаш.

Артеми носит все прошлогодние платья Мирто, которые ей уже малы или совсем износились. Когда Мирто надевает какое-нибудь платье, которое особенно нравится Артеми, она говорит:

— Глупышка Мирто, не сиди на солнце, а то выцветут на моем платье все цветочки.

«Кристаллии» всё не было. Кажется, Никос сначала пошел в городской дом — повидать наших маму и папу. Ребята, чтобы скоротать время, стали пускать «блинчики». У Нолиса камень целых двенадцать блинчиков «испек»… Я тоже попробовала бросить камешек, но у меня получилось только три. Мне никогда не удавалось превзойти Нолиса и Мирто, у которых ни разу меньше десяти не выходило.

Я пошла к краю пристани и села там, обдумывая:

Вторую очень печальную историю

(с хорошим концом)

НОЛИС

Говорят, что, если заплыть далеко-далеко, в глубокие воды, и нырнуть в самую толщу моря, туда, где растут губки, можно попасть под удар загадочной силы, называют которую «течение». И может случиться так, что после этого ты никогда больше не будешь ходить.

Отец Нолиса в таких глубоких и дальних морских водах собирал губки. А теперь ходит с клюкой. Весь день он сидит на стуле на улице, руки безвольно повисли, а взгляд устремлен вдаль, на море.

Я никогда не слышала, чтобы он говорил. Я вообще его боюсь и как-то во сне даже увидела, что вместо рук у него две чудовищные губки. Мама Нолиса работает в амбарах отца Пипицы. Моет бочки. Как только заканчивает с бочками, ее зовет мама Пипицы убраться у них в доме, во дворе и на верандах. Не знаю почему, но это, так говорит Никос, называется «эксплуатацией».

Я верю, что Никос отвезет Нолиса в Афины. И Нолис станет знаменитым музыкантом, его папа вылечится, а мама больше не будет мыть бочки, а станет носить белые перчатки, как жена губернатора, и эта очень грустная история закончится хорошо.

Третья очень печальная история

(самая печальная из всех)

ОДИССЕАС И АВГИ

Интересно, какая все-таки тюрьма? Темная комната — совсем крохотная — и маленькое оконце с решеткой? Ни света не видишь, ни солнца. Потому что окошко сделали так высоко, что до него не достанешь, чтобы выглянуть наружу. Одиссеас, когда вернулся из города, куда он ездил в тюрьму на свидание с отцом, нарисовал нам на песке окошко с решеткой… Отец Одиссеаса ловил рыбу с динамитом, и его посадили в тюрьму, потому что это запрещено. Но без динамита много рыбы не поймаешь и на кусок хлеба не заработаешь. Одиссеас говорит, что все рыбаки так делают. Кому есть чем заплатить полицейскому — того не ловят.

А мама их бросила и уехала в город. Иногда — очень редко — она приезжает и привозит Авги какую-нибудь крошечную куколку. А Одиссеас в это время прячется, потому что видеть ее не хочет.

— Она же нас бросила, — сквозь зубы цедит он.

Как видим, что Одиссеас бежит по берегу и прячется под какой-нибудь старой перевернутой лодкой, сразу понимаем: в Ламагари приехала его мама.

А потом слышим, как она ходит, ищет его и кричит:

— Одиссе-е-е-а-а-а-а-ас! Где ты, золотце? Вы его не видели? — Это она уже нас спрашивает.

Но мы никогда не отвечаем.

Одиссеас и Авги живут вместе со своей бабушкой — ей, наверное, лет сто уже будет. Она стирает белье в море и, когда его выбивает большущим вальком, бормочет себе под нос:

— Сынок мой, сынок мой… Вот дурак, вот дурак…

— Вон она! Появилась! — вдруг завопил Нолис.

«Кристаллия» была едва видна. Мы начали размахивать руками и визжать изо всех сил. «Ни-и-и-и-ко-о-о-ос! Ни-и-и-ко-о-о-о-ос!» Еще немного — и чуть ли не из середины моря послышался крик:

— Э-э-э-э-э-эй! Э-э-э-э-э-эй!

Лодка подошла ближе, и мы увидели Артеми в нахлобученной на голову соломенной шляпке; к ленте, обвивавшей шляпу, были пришиты искусственные вишни. Артеми еще в прошлом году заказала ее Никосу, когда поехала вместе с кир Андонисом в город и увидела там девочку в такой шляпке.

— Вот увидишь, какой серьезной я стану, — убеждала она своего отца. — Мне бы только надеть эту шляпку.

И в самом деле, теперь, когда шляпка была на ней, Артеми сидела, застыв с прямой спиной, уставившись в одну точку, прямо как супруга губернатора.

Не успел Никос спрыгнуть на мол, как мы на нем повисли, запутались в ногах и чемоданах, болтали, кричали и задавали вопросы — все одновременно. А он осмотрел нас одного за другим — насколько мы выросли с прошлого года.