Онлайн книга «Отлично поет товарищ прозаик! (сборник)»
|
– Не хочу! – Слушай, ну ешь, а, я прошу тебя! – Ну не хочу я! – Я тебе кому сказал?! Итак, мы занимались… Сейчас, когда пишу об этом, мне все труднее ответить себе, зачем я продолжала приходить на уроки, которые тяготили меня все больше. Что мешало мне, взрослому, самостоятельному человеку, вежливо и твердо проститься с этим семейством, ну, наконец, отговориться каким-нибудь новым делом, требующим времени? Сейчас трудно вспомнить; сейчас я, как собака-ищейка, иду по следу полузабытых соображений, полузаглохших чувств. И, как собака, останавливаюсь, наткнувшись на еле различимый, почти выветрившийся запах отошедшего… Да, странно, мне казалось тогда, что наши уроки с Кариной – одно из звеньев жизни этого семейства, их любви друг к другу, и случись выпасть этому звену – не заладится что-то в их жизни… Однажды во время урока, когда старик дремал на диване за нашими спинами, раздался длинный звонок в дверь. Мальчик, до этого чинивший велосипед на террасе, побежал открывать. Громкий сварливый голос прямо с порога стал выговаривать что-то мальчику, мешая русские и тюркские слова. Услышав этот голос, Карина нахмурилась, нагнула голову и стала громче выколачивать польку Глинки. В комнату вошла цыганистая женщина в пестром платье, с большими кольцами в ушах, с литой подковой золотых зубов. Едва взглянув на нее, я подумала: вот изобразишь такой типаж, скажут – банально, слишком грубо. Что-то у нее было с верхней губой, она не смыкалась с нижней, поэтому тусклая золотая подкова во рту желтела неугасимо. Галочьи глаза цепко оглядели комнату, обойдя, впрочем, меня, словно я не сидела рядом с Кариной. Несколько секунд женщина молча глядела Карине в затылок, потом что-то громко сказала. – Драсть… – не оборачиваясь, буркнула Карина и продолжала с необыкновенным упорством выколачивать польку. Пестрая женщина спросила что-то у мальчика, так же сварливо, с подвизгивающими интонациями. Тот, растерянно пожимая плечами, отвечал. – Слушай, подожди немного, а? – раздраженно предложила женщина Карине. Та, сердито глядя в ноты, сняла руки с клавиатуры и сказала вызывающе: – Мы занимаемся музыкой! – Ладно, будь здорова! – раздраженно воскликнула та. – Папа когда приходит? – Не знаю! – ответила Карина и начала играть. Я молча наблюдала эту сцену, в которой меня больше всего забавляло мое отсутствие, или, лучше сказать, мое реквизитное присутствие, как буфета, стола или венских стульев. Пестрая женщина подсела на диван к деду, вскоре за нашими спинами послышались всхлипы, стоны и сморкание. Она плакала над дедом. А тот – умильно, картинно библейский – тихо лежал на бочку и созерцал плачущую своим обычным кротко-посторонним взглядом. Наконец женщина высморкалась основательней, словно ставила точку на этом, деловито ткнула подушку под головой деда и вышла из комнаты. – Ладно, до свидания, засранцы! – крикнула она из прихожей, и дверь лязгнула замком. Карина сняла руки с клавиш. – До свидания, сволочь! – сказала она, напряженно глядя в ноты и грызя заусеницы. Тут я не выдержала своего отсутствия. – Кто эта баба? – спросила я. – Не грызи пальцы. – Мамина сестра, – просто ответила Карина, продолжая кусать ногти и думая о своем. Старший брат, с велосипедным насосом в руках, выглянул в окно с террасы и пояснил сестре: – Говорит, если отец даст двести рублей, она возьмет деда к себе на месяц. Чтоб мы отдохнули. – Чтоб она на том свете отдохнула, – зловеще спокойно сказала Карина взрослым тоном. – А что, отец не отдаст деда? – спросила я. – Во-первых, деда не отдаст, во-вторых, деньги не даст… – ответила она. Дед сел на диване, проговорив что-то с тяжким вздохом, запахнул на груди ватный узбекский халат и застыл так сидя. – Ну, давай сначала, – сказала я Карине. – И не колоти так. И следи за педалью… Минут через тридцать пришел с работы отец, и Карина сказала ему спокойно, не оборачиваясь: – Приходила тетя Зина. Отец перестал расшнуровывать туфлю. – И что? – спросил он. – Ничего, – ответила дочь. – Пришла, с дедом посидела, потом поплакала, потом ушла… Отец, все еще стоя в одной туфле, внимательно оглядел комнату; все было на своих местах – дед на диване, мы с Кариной у инструмента, сын возле велосипеда. Младшая в это время обычно гуляла во дворе. – И все? – успокаиваясь, но еще настороженно спросил отец. – Все, – хладнокровно подтвердила дочь. – Больше ничего не говорила? – Не-а… Мальчик на террасе поднял стриженую голову, молча, через оконный проем обменялся спокойным взглядом с сестрой и опять занялся своим велосипедом… …В наших занятиях более всего меня тяготила полная их бессмысленность. И дело даже не в том, что у Карины отсутствовали музыкальные способности. (Я вообще убеждена, что знакомство человека с нотной грамотой, и даже владение музыкальным инструментом, и даже глубокое знание музыки, ее шедевров, ее истории не делают этого человека ни глубже, ни интеллигентнее, ни добрее. Смотря что понимать под глубиной, добротой и интеллигентностью.) Дело в том, что, на мой взгляд, Карине не нужны были занятия музыкой… Они еще больше нагружали воз обязанностей, который изо дня в день тащила эта маленькая серьезная девочка с хмурыми глазами. Она готовила обеды, стирала, гладила, ухаживала за дедом и… Брала уроки музыки. И ведь, кроме того, она училась в шестом классе и была «культмассовым сектором». Однажды, придя на урок, я увидела разложенный на столе лист ватмана. Нависая над ним, упираясь коленками в сиденье венского стула, Карина синей акварелью осторожно закрашивала ломаную ступенчатую стрелу, над которой печатными буквами было выведено «Молния». – Я ведь культмассовый сектор, – объяснила мне Карина серьезно. – Что значит – культмассовый? – спросила я, прикидываясь наивной, хотя сама в свое время уныло продиралась сквозь частокол школьных мероприятий. Мне было интересно, как воспринимает их она. – Ну… стенгазеты рисовать, деньги на цветы собирать, если писатель какой-нибудь выступает… Опаздывающих клеймить. – Ну и как ты их клеймишь? – полюбопытствовала я. – А вот, – она кивнула остреньким подбородком на лист ватмана. – В «Молнии»… – Не обижаются? – Не-а… Это ж общественная работа. …Как-то осенью мне позвонили и пригласили на юбилей специальной музыкальной школы для одаренных детей. У меня были свои счеты с этой школой, в которой несколько лет отрочества и юности музыка сковывала мне руки наручниками… До сих пор дивлюсь штучкам судьбы, благодаря которым я совершенно случайно была принята когда-то в восьмой класс этой школы… |