Онлайн книга «Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова»
|
Господи! ты не хочешь смерти грешника, Помилуй душу преступного царя Бориса!..» (Старк Э. Шаляпин. «Борис Годунов» Мусоргского // Там же. С. 86–87) Та же сцена из оперы «Борис Годунов», причем также в исполнении Шаляпина, фигурирует у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке» при описании встречи Остапа Бендера и его компаньонов со стариком Хворобьевым (здесь, правда, компилируются две партии – Бориса из 4-го действия и Григория Отрепьева из 1-го): «Ждать Остапу пришлось недолго. Вскоре из домика послышался плачевный вой, и, пятясь задом, как Борис Годунов в последнем акте оперы Мусоргского, на крыльцо вывалился старик. – Чур меня, чур! – воскликнул он с шаляпинскими интонациями в голосе. – Все тот же сон! А-а-а!» 10.14 C. 20. …что я сейчас там на площадке выделывал? <…> …я играл в бессмертную драму «Отелло, мавр венецианский»? Играл в одиночку и сразу во всех ролях? Я, например, изменил себе, своим убеждениям: вернее, я стал подозревать себя в измене самому себе и своим убеждениям; я себе нашептал про себя – о, такое нашептал! – и вот я, возлюбивший себя за муки, как самого себя, – я принялся себя душить. Схватил себя за горло и душу. — Упоминание о вагонной площадке (тамбуре) в сочетании с Шекспиром и использованием слова «трагик» вызывает в памяти строки Пастернака: «В тот день всю тебя от гребенок до ног, / Как трагик в провинции драму Шекспирову, / Носил я с собою…» («Марбург», 1916, 1928) и «Тем часом, как сердце, плеща по площадкам…» («Сестра моя, жизнь», 1920). В целом же весь фрагмент – апелляция к трагедии Шекспира «Отелло» (1604). Полное название пьесы – «The Tragedy of Othello, The Moor of Venice» («Трагедия Отелло, мавра венецианского»). Веничка исполняет в одиночку три главные роли: Отелло, подозревающего свою жену Дездемону в измене, Яго, оклеветавшего («нашептавшего») Дездемону перед Отелло, и Дездемоны, безвинно удушенной ревнивым мужем. Обращение к Шекспиру – общее место в литературе. Так, например, Сологуб писал о самом Шекспире: Но это поприще поэта. Не так ли поступал Шекспир, Когда, сознав в себе Гамлета, Его пустил в широкий мир? Он был Ромео и Отелло, И Лир он был, и был Шейлок. Все это – творческое дело, А не в безумие прыжок. («Настала светлая минута», 1885) А затем отождествлял свое лирическое «я» с тем же Отелло: В мое труду послушливое тело Толпу твоих героев я вовлек, И обманусь, доверчивый Отелло… («Мудрец мучительный Шакеспеар…», 1913) У Мандельштама есть стихи о «расщеплении» поэта-актера: Как будто я повис на собственных ресницах, И созревающий и тянущийся весь, — Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах Единственное, что мы знаем днесь… («10 января 1934», 1934) Разыгрывание в лицах пьес одним актером в Веничкины времена было весьма популярным. Именно на 1960-е гг. приходится расцвет формы так называемого «театра одного актера», появившегося в СССР еще в 1927 г. Особой популярностью у интеллектуалов пользовался разыгрывавшийся в одиночку актером ленинградского Большого драматического театра и поэтом Владимиром Рецептером шекспировский «Гамлет». Что касается «адаптирования» трагедии, то следует помнить, что почти за двадцать лет до «Москвы – Петушков» (приблизительно в 1950 г.) в СССР появилась легкомысленная самодеятельная песенка «Отелло» (стихи написаны Владимиром Шрейбергом, Алексеем Охрименко и Сергеем Кристи) на мелодию русской народной песни «Когда б имел златые горы»; начинается она так: Отелло, мавр венецианский, Один домишко посещал, Шекспир узнал про это дело И водевильчик накропал. Этим же авторам принадлежит песенный «пересказ» другой великой трагедии Шекспира – «Гамлет»: Ходит Гамлет с пистолетом, Хочет когой-то убить. Он недоволен белым светом, Он думает: «Быть иль не быть?» — и фольклоризированный историко-филологический экзерсис «О графе Толстом, мужике непростом»: Жил-был великий писатель Лев Николаич Толстой, Мяса и рыбы не кушал, Ходил по именью босой. 10.15 C. 20. …я себе нашептал про себя – о, такое нашептал!.. — Отсылка к Раскольникову Достоевского, признающегося Соне Мармеладовой: «Я всё знаю. Все это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал в темноте… Все это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и всё знаю, всё!» («Преступление и наказание», ч. 5, гл. 4). 10.16 …я, возлюбивший себя за муки, как самого себя… — Контаминация перефразированных классических цитат из Шекспира и Нового Завета. Реплика из монолога Отелло о Дездемоне: «Она меня за муки полюбила, / А я ее – за состраданье к ним» («Отелло», акт 1, сц. 3; пер. П. Вейнберга) – накладывается на заповедь Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22: 39; см. также Мф. 19: 19; Мк. 12: 31, 33; Лк. 10: 27; Иак. 2: 8; Рим. 13: 10; Гал. 5: 14). 10.17 C. 20. Схватил себя за горло и душу. — Наложение на конкретную сцену удушения Дездемоны Отелло у Шекспира одного из ключевых мотивов поэмы – мотива удушения. 10.18 Вон – справа, у окошка – сидят двое. <…> И пожалуйста – никого не стыдятся, наливают и пьют. — То есть выполняют совет Мандельштама: «Пейте вдоволь, пейте двое, / Одному не надо пить!» («Мне Тифлис горбатый снится», 1920, 1927, 1935). 10.19 Один такой тупой-тупой и в телогрейке. — То есть и по интеллекту, и по одежде принадлежащий к классу люмпенов. Телогрейка – рабочая верхняя одежда типа стеганой куртки из дешевого и непривлекательного черного, темно-серого или темно-синего материала. О телогрейке пел Высоцкий, у которого в коммунальной квартире …на зуб зуб не попадал, Не грела телогреечка. Здесь я доподлинно узнал, Почем она, копеечка! («Баллада о детстве», 1973–1975) 10.20 …другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. — То есть интеллигент. Пальто у него пошито из коверкота – дорогой плотной шерстяной или полушерстяной ткани. Об этом типе пальто пел в свое время Юз Алешковский: Сильны мы были, как не знаю кто, ходил я в габардиновом костюме, А Сталин – в коверкотовом пальто, которое достал напротив в ГУМе. («Песня Молотова», 1961–1962) |