Книга Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова, страница 83 – Венедикт Ерофеев, Эдуард Власов

Компиляция из библеизмов. В Ветхом Завете есть: «И возгремит Господь с Сиона, и даст глас Свой из Иерусалима; содрогнутся небо и земля…» (Иоил. 3: 16); «Горе тому, кто жаждет неправедных приобретений для дома своего <…>! Камни из стен возопиют» (Авв. 2: 9, 11). В Новом Завете Христос спорит с фарисеями о своих учениках: «Он сказал им в ответ: сказываю вам, что, если они умолкнут, то камни возопиют…» (Лк. 19: 40).

18.4 C. 38. «Ну, как, Веничка, хорошо у меня…?» «…еще ни разу не видел, чтобы у кого-нибудь так хорошо…!» —

О многоточиях в этом месте см. замечание В. Муравьева (17.22). О. Дарк же комментирует это место следующим образом: «Авторские точки объясняются тем, что сексуальное пока еще невыразимо на <…> алкогольном языке» (Дарк О. В.В.Е., или Крушение языков // Новое литературное обозрение. 1997. № 25. С. 251). Что же до формы восклицания, то оно напоминает Маяковского: «Никогда не было / так хорошо!» («Хорошо!», 1927).

18.5 C. 38–39. А я, раздавленный желанием, ждал греха, задыхаясь. <…> Что же мне теперь? Быть ли мне вкрадчиво-нежным? Быть ли мне пленительно-грубым? Черт его знает, я никогда не понимаю толком, в какое мгновение как обратиться с захмелевшей… <…> Итак, каким же мне быть теперь? <…> Она сама – сама сделала за меня мой выбор, запрокинувшись и погладив меня по щеке своею лодыжкою. В этом было что-то от поощрения, и от игры… —

Поэтика данного пассажа во многом позаимствована у Гамсуна, у которого герой знакомится с женщиной:

«– Вы полдня преследовали меня <…> Вы были пьяны? <…>

– Да, – сказал я. – Да, к сожалению, я был пьян.

– Ах, как это гадко!

Раздавленный, я признал, что это действительно гадко. <…> Я совсем растерялся, я не знал, идти ли мне или остановиться; из-за этой женщины все мысли спутались. <…> Она сама захотела вернуться, это не я предложил, это было ее собственное желание. Я поглядываю на нее и становлюсь все смелее, она поощряет, манит меня к себе каждым словом. <…> Она обвивает рукой мою шею <…> другой рукой она начинает сама расстегивать пуговицы, еще и еще <…> она проводит левой рукой по моим плечам.

– Но, моя дорогая! – сказал я в замешательстве. – Я никак не пойму… право, никак не пойму, что это за игра…» («Голод», ч. 3).

18.6 C. 38. Быть ли мне вкрадчиво-нежным? Быть ли мне пленительно-грубым? —

А. Немзер возводит эти вопросы к трехстопным дактилям Гумилева: «Гамлет? Он должен быть бледным. / Каин? Тот должен быть грубым» («Театр», 1910) (Немзер А. На кого это он намекает? // Сегодня. 1996. 16 апреля. С. 4). Примечательно, что в этих режиссерских разработках Гумилева Каин – не ветхозаветный, а тот же самый, байроновский, которого имели в виду Веничкины соседи по орехово-зуевскому общежитию (см. 10.38).

У Есенина в стихотворении, обращенном к даме полусвета, также есть упоминания о нежности и грубости в мужском поведении:

(«Ты меня не любишь, не жалеешь…», 1925)

У Северянина (вместе с «негой», см. 18.7) то же сочетание: «Любимый, старый Сологуб, / В ком скрыта магия и нега, / Кто ядовит и нежно-груб…» («У Сологуба», 1918).

Также вспоминается Маяковский: «Хотите – буду от мяса бешеный <…> хотите – буду безукоризненно нежный…» («Облако в штанах», 1914–1915).

18.7 …это будило во мне – как бы это назвать? «негу», что ли? – ну да, это будило во мне негу. —

Нега – блаженство и умиротворение. У Пушкина, к примеру, обилие «нег»:

(«К Дельвигу», 1815)

(«Добрый совет», 1817)

(«Дорида», 1819)

(«Евгений Онегин», гл. 3, строфы XIV, XV)

(«Желание славы», 1825)

Не меньше «неги» и у других поэтов.

У Тютчева: «Весенней негой утомлен…» («Еще шумел веселый день…», 1829–1851); «Как сладко дремлет сад темно-зеленый, / Объятый негой ночи голубой!» («Как сладко дремлет сад темно-зеленый…», 1835); «С какою негою, с какой тоской влюбленный / Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!» («С какою негою, с какой тоской влюбленный…», 1838–1839); «С озера веет прохлада и нега…» ((Из Шиллера), 1851); «…какою негой веет / От каждой ветки и листа!» («Смотри, как роща зеленеет…», 1857); «…в этом радужном виденье / Какая нега для очей!» («Как неожиданно и ярко…», 1865).

У Фета: «…и негу их [ящериц] на нестерпимом зное…» («Италия», 1856–1857); «И в негу вешнюю врываются не раз / Стремленьем молодым пугающие бури» («Прости – и все забудь в безоблачной ты час…», 1886); «Какая ночь! На всем какая нега!» («Еще майская ночь», 1857); «Как дышат негою уста его и взоры!» («Нимфа и молодой сатир» (Группа Ставассера), 1858); «С какой я негою желанья / Одной звезды искал в ночи…» («С какой я негою желанья…», 1863).

У Надсона: «Всю ночь пробродил я, всю ночь до рассвета, / Обвеянный чарами неги и грез…» («Из дневника», 1882); «Ночь немая вся объята / Негою и снами» («Раздалась и оборвалась…», 1883).

У Сологуба: «Во всем покой и нега…» («Иду я влажным лугом…», 1894); «Если б я был негой опьянен…» («Если б я был к счастью приневолен…», 1898).

У Кузмина: «Как жадно пил я кубок томных нег! <…> Но долго после в томном жаре нег…» («Любви утехи», 1906); «Тепло и нега… <…> О долгие часы лобзаний, / Объятий сладостных и нег!» («Окна неясны очертанья…», 1911); «Вы узнаете жалость / и негу…» («Вы думаете, я влюбленный поэт…», 1913).

У Северянина: «Как плодоносны, как златотрубны / Снопы ржаные моих поэз!/ В них водопадят Любовь и Нега, / И Наслажденье, и Красота!» («Эгополонез», 1912).

У Брюсова: «Нам сужден ли сон мгновенной неги?» («Цезарь Клеопатре», 1920); «Есть нега молний в жале жгучей боли» («День», 1920).

В прозе «нега» тоже встречается. Например, у Бунина: «Осторожно, изнемогая от неги, пели ночные соловьи» («Митина любовь», 1924).