Онлайн книга «Святой Илья из Мурома»
— Ага, боишься! — злорадно, кривляясь и приплясывая, кричал волхв. — Не боялся богов наших хаять! А теперь они мстят тебе! — Это ты мне мстишь, собака! — ответил волхву Фёдор. — А смерти ни я, ни сын мой не боимся! С верою и умрём за Христа! Кто-то из жрецов повёл речь мирную: — Признай богов наших, варяг! И мы принесём в жертву только сына твоего! Перун возьмёт его к себе, и он будет благоденствовать! А ты будешь жить в славе и покое — сын твой пойдёт к нашим богам. — Я поверю в ваших богов, — спокойно ответил Фёдор, — если они смогут оторвать от меня сына моего. Отец и сын замерли, выставив мечи. — Верую! — запел юноша. — Во единого Бога Отца, Вседержителя... Несколько копий, пущенных одновременно, пронзили насквозь отца и сына, навеки скрепляя их вместе. Подрубленное, рухнуло крыльцо. Волна хвативших браги язычников наваливалась на изгородь двора, ломилась в ворота. Волхв метнул факел под соломенную крышу избы, и она пыхнула костром. — Боги мстят оскорбителям своим! — выкатив белые глаза, кричал волхв. А по улицам плотным строем шли конные дружинники Добрыни, бичами и древками копий разгоняя возбуждённую толпу. Только возвращение славянской дружины спасло город от многочисленных жертв. Но несколько дней город не знал успокоения. Затворились в своём конце хазары, грозя побить стрелами всех, кто приблизится к ограде их поселения. Варяги били до смерти всякого, кто попадался им в их конце Киева и не был их племени. Бились между собою и опрокидывали идолов других племён кривичи и радимичи, поляне и древляне. Как ни метался Добрыня древлянский с конной дружиной разнимать драки, а везде поспеть не мог! Монахи печорские открыли свои подземные переходы и уводили в гору киевских христиан... Подняв стражу на стены города своего, ждал нападения толпы Владимир-князь. Он собрал всех послов иноземных для совета и распытывал их, случается ли в их краях подобное. Иудеи отнекивались, а византийцы честно ответили: — Чернь всегда склонна к бунту. И надобно содержать дружину обученную, дабы быстро могла волнения подавлять. — Но волнения у вас в государстве не утихнут, — сказал византиец, оставшись наедине с Владимиром, — пока в княжестве твоём, Владимир, не будет единой веры для всех. Сидя бессонной ночью у теремного окна и глядя, как бродят по улицам Киева дозорные с факелами, Владимир долго думал над этими словами. Собственно, он думал об этом и прежде, и постоянно. Его новая держава, теснимая со всех сторон старыми врагами и новыми, поскольку становилась она сильной и богатой, обречена на распад, как Великая Хазария, где, как в державе Киевской, собраны разные языки и дети многих родов и народов. Ибо никто ни в Хазарии, ни в Киевском каганате не чувствовал себя сыном этой державы. Враждовали и веровали своим богам хазары-тюрки и хазары-болгары белые и болгары чёрные, принявшие и прочие народы: черкасы, ясы, буртасы, ко только незнающие люди называют общим и «хазары». А ни они сами, ни соседи их одним дом не считали. «И у нас так-то! — думал князь. — Варяги, русы, меря, мурома, чудь, хазары, евреи, а славян и счёт потерять можно: поляне, древляне, северяне, вятичи, радимичи, сербы, хорваты, болгары славянские, греки, словене ильменские, кривичи, аланы, торки, чёрные клобуки... Как всё это в единую державу сплотить? Можно, конечно, один народ оставить, — скажем, одних полян киевских, а остальных разогнать, не пускать в державу; да жить такая держава будет не дольше, чем от рассвета до заката, — слабее слабейшего сделается! Ни в одной земле, ни в одном княжестве державы Киевской один язык не живёт, но пребывают языки многие! Как соединить их, разных, в единое тело?» В терем, тяжело бухая сапогами, вошёл Добрыня. — Ну что там, вуйку [11]? — спросил его Владимир. И грузный седеющий Добрыня, присаживаясь на лавку, сказал: — Да поутихло маленько... Он выпил из княжеского кубка, закусил яблоком. — Надо единую веру, — сказал он племяннику. — Все в один голос говорят. Единая вера нужна. — Единая так единая! — сказал князь. — Давай единую веру насаждать. Он прошёлся по горнице. — Коли не могут люди богов своих меж собою примирить, давай им единого бога оставим. И будет сим богом — Перун, бог отца моего, бог достойный, бог сильный, воинский! Пойдёшь по городам и весям, а пуще всего в Новгород — оттуда все крамолы идут... Добрыня ухмыльнулся. — Чего смеёшься? — спросил князь. — И мы! — сказал Добрыня. — И мы с тобой из Новагорода пришли в Киев. — А хоть бы и мы! — подтвердил Владимир,— Новогородцы вечно ковы куют! Неугомоны! Вот и начни с них. Всех прочих богов — долой! Пущай один Перун будет для всей Руси. — Не отдадут своих богов славяне, — сказал Добрыня. — Кровь польётся! — Пущай кровь льётся, а держава крепится! — запальчиво сказал князь. — Ты князь, тебе виднее, — согласился Добрыня. — А наш-то древлянский бог не Перун, а Сварог. — Да это одно и то же, только имена разные. — Да нет! Мне тут волхв знающий толковал, да я не запомнил: Хорс и Сварог — одно и то же, а Перун — нет. — Пущай один Перун главным богом будет, остальные ему в подчинении. — Вроде как ты — князь, остальные — бояре, — объяснил себе Добрыня. И тут же подумал, что многие на княжеское место норовят. — Тут силой придётся! — Затем тебя и посылаю! Силой так силой... — Когда выступать? — спросил, поднимаясь, Добрыня. — Вот тут поутихнет, и поезжай. Не тяни, а то в самую слякоть да распутицу попадёшь, на полночь ведь поедешь... Добрыня мешкал. — Чего ты? — спросил князь. — Сказывают, к тебе какой-то храбр приехал. Христианин... — Ну, приехал, так что? — Сказывают, он Соловья у тебя во дворе зарезал, Одихмантьевича, коего сколь годов взять не могли. Верно? — Верно. — Так ведь он Чернигов от канглы освободил и полон распустил. — Ну и что?! — А ты его в погребе голодом моришь! — Не твоего ума дело! — вскипел князь. — Смотри! — сказал Добрыня, — Он доя смердов — герой! Смотри! — Я тебе сказывал в Новагород идти, вот и ступай! — Ты князь, тебе виднее! А только так-то людей верных казнить безвинно начнёшь — не пришлось бы нам опять за море к варягам подаваться! — Иди! — закричал князь. — Разговорился тута! |