Книга Последний Катон, страница 134 – Матильда Асенси

— Поэтому, — подхватил Гете, — Данте Алигьери заказали написание «Комедии». Теперь понимаете?

— Таким образом, люди, способные заглянуть за грань очевидного, — добавил Уфа, — люди, которые не смиряются с общепринятой реальностью и предпочитают выискивать скрытый смысл, получили возможность попасть сюда.

— А почему после публикации «Чистилища» он боялся выехать из Равенны? И что было во все те годы, когда никто о нём не знал? — спросил Фараг.

— Эти опасения были связаны с политикой, — пояснила Мирсгана. — Не забывай, что Данте активно участвовал в войнах между гвельфами и гибеллинами и стоял во главе совета Флоренции от имени партии белых гвельфов, противостоящей чёрным гвельфам, и что он всегда выступал против военной политики Бонифация VIII, к которому питал непримиримую вражду из-за постыдной коррупции во времена его папства. На самом деле его жизнь не раз подвергалась опасности.

— То есть ты хочешь сказать, что это католическая церковь убила его в день обретения Животворящего Древа? — с сарказмом спросила я.

— На самом деле не правда ни то, что его убила церковь, ни то, что он умер именно в день обретения Честного Древа. Точно известно, что он погиб в ночь с 13-го на 14 сентября, — ответил Теодрос. — Нам хотелось бы, чтобы это и вправду случилось 14 числа, потому что это было бы прекрасным совпадением, совпадением почти чудесным, но этому нет никаких документальных подтверждений. А что касается того, что его убили, вы глубоко ошибаетесь. Его друг Гвидо Новелло отправил его послом в Венецию, и по дороге назад, проходившей через лагуны адриатического побережья, он заболел болотной лихорадкой. Мы в этом никак не замешаны.

— Но выглядит всё это подозрительно, — недоверчиво сказал Фараг.

На нашей стороне стола опять воцарилась гнетущая тишина.

— Знаете, что такое красота? — вдруг спросил нас до этого молчавший и внимательно слушавший Шакеб, преподаватель непонятной Школы Противоположностей. Мы с Фарагом непонимающе переглянулись. У него было круглое лицо и большие, очень выразительные глаза; на пальцах его пухлых рук яркими лучами искрилось несколько перстней. — Видите, как дрожит пламя самой короткой свечи в золотом светильнике над головой Катона?

Светильник, о котором он говорил, был так высоко, что казался маленькой блестящей точкой. Как мы могли различить на нём самую короткую свечу, а на ней — дрожащее пламя?

— Вы можете ощутить доносящийся с кухни запах варенья? — продолжал он. — Замечаете сильный острый аромат, который издаёт добавленный туда майоран, и кисловатый привкус листьев ревеня, которым покрыты банки?

Скажу честно, мы были в полном замешательстве. О чём он говорит? Как мы могли почувствовать подобные запахи? Не двигая головой и не опуская глаз, я попыталась угадать, из чего состояло вкуснейшее блюдо, стоявшее у меня под носом, — безуспешно. Мне удалось лишь вспомнить, и то потому, что я только что проглотила кусочек, что вкус был очень насыщенным, намного более концентрированным и естественным, чем обычно.

— Не знаю, к чему ты клонишь… — сказал Шакебу Фараг.

— Можешь ли ты, дидаскалос, сказать мне, сколько инструментов исполняют сопровождающую наш обед музыку?

«Музыку?.. Какую музыку?» — подумала я и тут же заметила, что действительно с того момента, как мы уселись за стол, где-то вдалеке звучала красивая мелодия. Я не слышала её, потому что не обращала на неё внимания и потому что звучала она очень мягко и тихо, но разобрать, какие инструменты её исполняли, было нереально.

— Или какой звук издаёт капля пота, — не унимался он, — которая в этот самый момент сползает по спине Оттавии?

Я вздрогнула. Что этот сумасшедший несёт? Но не раскрыла рта, потому что, когда он произнёс эти слова, я действительно почувствовала, что от нервного напряжения и возбуждения вдоль моего позвоночника потекла крошечная капелька пота, пользуясь промежутком между кожей и тканью гиматиона.

— Что происходит? — в полной растерянности воскликнула я.

— А ты, Оттавия, скажи, — мужчина с кольцами был неумолим, — какой ритм отбивает твоё сердце? Я скажу тебе: этот… — Он застучал по столу костяшками пальцев, и его удары полностью совпадали с биением, которое я ощущала в груди. — А как пахнет выпитое тобою вино? Ты заметила, что в нём есть специи, что текстура у него немного маслянистая, и во рту остаётся яркий сухой привкус, как от дерева?

Я родом с Сицилии, главного винодельческого района Италии, моя семья владеет виноградниками, и за обедом у нас принято пить вино, но я никогда не обращала внимания на подобные детали.

— Если вы не в состоянии воспринять то, что вас окружает, и ощутить то, что с вами происходит, — вежливо, но твёрдо заключил он, — если вы не можете насладиться красотой, потому что не можете даже её заметить, и если вы знаете меньше, чем самые младшие дети в моей школе, не думайте, что именно вам принадлежит истина, и не позволяйте себе подозревать тех, кто оказал вам дружеский приём.

— Ладно, ладно, Шакеб, — снова вступаясь за нас, сказала Мирсгана. — Сказано очень хорошо, но уже хватит. Они только что прибыли. Надо иметь терпение.

Шакеб тут же переменился в лице и в раскаянии смутился.

— Простите, — попросил он. — Мирсгана права. Но обвинение в убийстве Данте с вашей стороны звучало очень дерзко.

Для этих людей церемоний не существует: что на уме, то и на языке.

Фараг тоже был напряжён и крайне сосредоточен. Если продолжить в духе высказываний Шакеба, у меня было впечатление, что я слышу, как со всей скоростью крутятся винтики у него в мозгу.

— Прости меня, Шакеб, за мои слова, — выдал он наконец деревянным голосом, — но, даже допуская, что ты можешь видеть крохотный огонёк, о котором ты говорил, или чувствовать запах варенья, доносящийся с кухни, я не могу поверить, что ты слышишь сердцебиение Оттавии или звук от скольжения капли пота на её спине. Я не то чтобы сомневаюсь в тебе, но…

— Ну, — не дав ответить Шакебу, вмешался Уфа, — вообще-то мы все слышали, как скользила капля, а теперь слышим, как бьются ваши сердца, и по голосу можем определить, как вы нервничаете и как переваривается пища в ваших желудках.

Моя недоверчивость перешла всякие границы, и от одной мысли о том, что нечто подобное возможно, я ещё больше заволновалась.

— Нет… это невозможно, — нерешительно возразила я.

— Хочешь доказательств? — любезно предложил Гете.

— Разумеется, — жёстко ответил Фараг.

— Я докажу, — вдруг заявила Ахмоз, изготовительница стульев, которая до сих пор не участвовала в разговоре. — Кандас, — произнесла она так тихо, словно шептала на ухо, обращаясь к слуге, посоветовавшему нам прогуляться по Парадейсосу. Я оглянулась по сторонам, но Кандаса в это время в зале не было. — Кандас, пожалуйста, будь добр, принеси нам кусочек пирога с цветом бузины, который вы только что вытащили из духовки. — Она на миг замерла и тут же довольно улыбнулась: — Кандас ответил: «Сейчас иду, Ахмоз».