Книга Принцесса-Невеста, страница 28 – Уильям Голдман

– Вон она! – закричал сицилиец, испанец молниеносно развернул лодку, турок протянул к Лютику великанскую руку, и Лютик нашла спасение в обществе своих убийц, а за бортом в крайнем раздражении толкались и пихались акулы.

– Ей надо согреться, – сказал испанец от румпеля и кинул турку свой плащ.

– Не простудитесь, – посоветовал турок, кутая Лютика.

– Да какая разница? – ответила она. – Все равно вы на заре меня убьете.

– Убивать будет он. – Турок кивнул на сицилийца; тот бинтовал порезы. – Мы вас просто подержим.

– Закрой свою глупую пасть, – велел сицилиец.

Турок тотчас умолк.

– По-моему, он вовсе не глупый, – сказала Лютик. – И ты, по-моему, тоже не умник-разумник. Кровь в воду вылил – ничего себе додумался. Не на высший балл.

– Но ведь получилось? Ты же вернулась? – Сицилиец подошел ближе. – Если женщину как следует напугать, она кричит.

– Да только я не кричала. Луна вышла, – напомнила Лютик не без торжества.

Сицилиец закатил ей пощечину.

– Ну-ка, прекрати, – сказал на это турок.

Крошечный горбун уставился на него в упор:

– Хочешь со мной подраться? Что-то я сомневаюсь.

– Нет, господин, – пробормотал турок. – Нет. Только не надо насилия. Прошу тебя. Насилие – моя работа. Если надо, ударь меня. Мне все равно.

Сицилиец ушел к другому борту.

– Она бы закричала, – сказал он. – Она уже собиралась. Это был идеальный план – все мои планы идеальны. Но луна вылезла не вовремя и испортила мне всю малину. – Сицилиец сурово насупился на желтый месяц. Затем поглядел вперед. – Прямо по курсу! – Он ткнул пальцем. – Утесы Безумия.

И в самом деле. Голые скалы на тысячу футов отвесно вздымались из воды. То был самый прямой путь из Флорина в Гульден, но никто никогда там не ходил – все давали большого крюка по морю. Хотя нельзя сказать, что Утесы были неприступны, – только за последнее столетие их одолели двое.

– Полный вперед к самой крутой скале, – распорядился сицилиец.

– Я туда и плыву, – ответил испанец.

Лютик растерялась. Едва ли возможно взобраться на Утесы, и она не слыхала, чтобы в них были потайные ходы. Однако лодка приближалась к могучим скалам – оставалось меньше четверти мили.

Сицилиец впервые позволил себе улыбнуться:

– Хорошо идут дела. Я опасался, что ваше купание слишком нас задержало. Я накинул часок про запас. От него осталось минут пятьдесят. Мы опережаем всех на многие мили, и никто-никто-никто до нас не доберется.

– Нас еще не могут преследовать? – спросил испанец.

– Нет, – заверил его сицилиец. – Это немыслимо.

– Абсолютно немыслимо?

– Абсолютно, совершенно и всеми прочими способами немыслимо, – вновь заверил его сицилиец. – А что?

– Да так, – ответил испанец. – Я гляжу назад, а там что-то есть.

Все обернулись.

Ну да. В лунном свете плыла другая лодка – маленькая, выкрашенная, похоже, в черный, с огромным парусом, что черно раздувался в ночи, а у румпеля всего один человек. Человек в черном. И до него меньше мили.

Испанец поглядел на сицилийца:

– Должно быть, местный рыбак вышел в море прогуляться среди ночи в обществе акул.

– Наверняка есть объяснение логичнее, – сказал сицилиец. – Но поскольку в Гульдене никто не знает, что мы сделали, а из Флорина никто не мог добраться сюда так быстро, он, вопреки видимости, нас не преследует. Это просто совпадение.

– Он нагоняет, – заметил турок.

– Это тоже немыслимо, – ответил сицилиец. – Прежде чем украсть лодку, я навел справки, какое судно быстрее всех во Флоринском проливе, – все в один голос сказали, что это.

– Ты прав, – согласился турок, глядя в море. – Он не нагоняет. Он приближается, и все.

– Просто мы под таким углом смотрим, – сказал сицилиец.

Лютик не отрываясь глядела на огромный черный парус. Трое похитителей, конечно, пугали ее. Но отчего-то – она и сама не понимала отчего – человек в черном пугал больше.

– Так, шевелитесь, – сказал сицилиец уже чуточку нервно.

До Утесов Безумия рукой подать.

Испанец ловко подвел лодку к скале, что было нелегко – волны бились о камни, брызги ослепляли. Лютик прикрыла глаза рукой и задрала голову – недостижимая вершина утеса терялась во мраке.

Горбун вышел на нос и, едва лодка приблизилась к скале, подпрыгнул; в руке у него оказалась веревка.

Лютик изумленно открыла рот. Толстая прочная веревка – должно быть, спускалась с самой вершины. Сицилиец подергал – раз, два, три, – и веревка держалась крепко. Наверное, привязана – к гигантскому валуну или толстому дереву.

– Живей, – распорядился сицилиец. – Если он нас преследует – это, конечно, за гранью человеческого понимания, но если преследует, долезем до вершины и отрежем веревку, пока он не взобрался следом.

– Надо лезть? – переспросила Лютик. – Но я ни за что не смогу…

– Помолчите! – велел ей сицилиец. – Готовься! – велел он испанцу. – Топи, – велел он турку.

Все засуетились. Испанец бечевкой связал Лютику руки и ноги. Турок поднял великанскую ступню и топнул у миделя – днище проломилось, лодка начала тонуть. Турок взялся за веревку.

– Грузите, – сказал он.

Испанец взвалил Лютика турку на плечи. Затем привязал себя турку на пояс. Сицилиец подпрыгнул и обхватил турка за шею.

– По вагонам, – сказал сицилиец. (Это было до поездов, но выражение пришло к нам от шахтеров, которые возили уголь в вагонетках, а шахтеры были давным-давно.)

И турок полез. Ему предстояло одолеть не меньше тысячи футов, он нес на себе троих, но это его не смущало. Если требовалась сила, он и в ус не дул. Если надо было читать, у него желудок скручивало в узел, если приходилось писать, он покрывался холодным по́том, а едва речь заходила о сложении и тем более делении столбиком, он срочно переводил разговор на что-нибудь другое.

Но с силой он дружил. Не падал, когда лошадь била его копытом в грудь. Беспечно разрывал стофунтовый мешок муки ногами. Как-то раз взвалил на спину слона и держал без рук.

Но в руках таилась его подлинная сила. И за тысячу лет не бывало на свете рук, подобных рукам Феззика. (Ибо турка звали так.) Руки его были огромны, совершенно послушны и на удивление проворны, но к тому же – почему он, собственно, и не тревожился – они были неутомимы. Дай Феззику топор и вели срубить целый лес, ноги его, может, со временем и подломятся, утомившись под таким весом, топор, пожалуй, расколется, устав крушить деревья, но руки и назавтра останутся свежи.

Поэтому Феззик не огорчался, что его жестоко эксплуатируют, хотя на шее у него висел сицилиец, на плечах лежала принцесса, а на поясе болтался испанец. Феззик был доволен: когда требовалась его сила, он не переживал, что путается у всех под ногами.