Книга Ангел с железными крыльями, страница 56 – Виктор Тюрин

«Похоже, до них дошло, что с ними не шутят».

В следующее мгновение офицеры уланского полка получили новое подтверждение тому, во что им так не хотелось верить. Мелентьев, до этого стоящий впереди нас, сделал два шага назад и стал вровень с нами:

– Не желаете?! Значит, вы свой выбор сделали! За действия, недостойные чести офицера, приговариваю вас к расстрелу! Переведите, прапорщик!

После перевода на несколько мгновений наступила мертвая тишина, которую прервал оберст:

– Вы сказали, что мои офицеры преступники, опорочившие честь немецкого мундира! А вы сами?! Кем вы будете, спустив курки?! Палачами!! Как вы будете дальше жить с таким клеймом?! Или офицерская честь русских из другого материала сделана?!

– Мне недолго носить это клеймо. Мое бесчестье, так же как и ваше, будет смыто кровью. Надеюсь, я достаточно ясно выразился, господа?

Он сказал это негромко, так же тихо перевел его слова Пашутин. Для меня эти слова стали неожиданностью, впрочем, как и для немцев.

– Полковник Дитрих фон Клазевиц и вы, лейтенант Дитер Фанциг, отойдите в сторону. Вон туда.

Лейтенант быстро сделал в указанном направлении несколько шагов и только тогда понял, что полковник остался на месте. Растерявшись, он остановился.

– Полковник, не играйте в героя, – сказал я ему. – Если не пойдете сами, то я вас просто оглушу и оттащу в сторону.

Когда он выслушал перевод, то посмотрел на меня с презрением, а затем что-то быстро сказал Пашутину.

– Он хочет, чтобы ему дали возможность застрелиться, – перевел его слова прапорщик и посмотрел на меня.

Мы оба не поверили словам полковника хотя бы потому, что тот явно был из породы хищников, которые если и умирают, то, только сжав клыки на горле своего врага, но возражать никто из нас не стал – мы просто промолчали. Командир уланского полка медленно прошелся по нашим лицам взглядом, затем наклонился, взял из руки мертвеца пистолет и выпрямился. Его движения было нарочито медленные, а главное, в них не было нервозности человека, приговорившего себя к смерти. Он сделал вид, что подносит руку с оружием к виску, но уже в следующее мгновение быстро выбросил ее в сторону поручика, только нажать на курок не успел. Пораженный двумя пулями в грудь, полковник, захрипев, повалился на пол, а уже в следующее мгновение Мелентьев рывком поднял руку с наганом и направил ствол на молодого немца, лейтенанта. Тот попытался отшатнуться, невнятно бормоча непослушными губами одно и то же слово: «Найн, найн…» – но его оборвал грохнувший выстрел. Следом за ним я нажал на спуск, а спустя минуту все было кончено. Поручик, расстреляв патроны, резким порывистым движением засунул наган в кобуру, после чего вдруг размашисто перекрестился и, склонив голову, неподвижно замер. Я бросил взгляд на прапорщика, но тот в ответ только пожал плечами. Перевел взгляд на молодого лейтенанта – улана, который сейчас смотрел помертвевшим взором на тела своих товарищей в лужах крови.

– Что с ним делать? – спросил я Пашутина.

– Оглушить и связать.

– Так и сделаем.

Закончив с этим делом, я обратился к стоящему неподвижно поручику:

– Иван Васильевич, время уходит.

Мелентьев поднял голову, перекрестился и повернулся в мою сторону. Лицо бледное, а взгляд нехороший, неподвижный, почти как у мертвеца.

– Кто вас здесь держит, Богуславский?! Идите!

– А вы что?! – резко, отрывисто бросил Пашутин.

Поручик резко развернулся всем телом в его сторону.

– Здесь, господа, наши дороги расходятся!

– Война еще не закончена, поручик, – попытался я его вразумить. – И у вас будет возможность умереть достойно, на поле боя.

– Для меня она закончена. Мне сначала казалось, что восстановлю справедливость и обрету хоть какое-то спокойствие, но это не так! Душа по-прежнему горит… Нет, я все для себя решил! – я только открыл рот, чтобы попробовать его образумить, как Мелентьев уже шагнул к прапорщику.

– Михаил Антонович! Возьмите! – Он протянул Пашутину фотографию своей невесты вместе со сложенным листом бумаги: – Все это перешлите моей невесте.

Прапорщик, ни слова не говоря, взял фото и письмо, затем спрятал их под шинелью. Я тоже не стал ничего говорить. Человек сам себе подписал смертный приговор. Это явственно читалось в лице, в глазах и жестах поручика. Даже в том, как он сейчас перезаряжал наган. Четкие, уверенные движения.

– Прощайте, господа!

Я поднял с пола сумку с документами и картами, какие мы нашли при немецких офицерах, и пошел к двери. Когда мы начали спускаться по лестнице, раздался одиночный выстрел. Пашутин задержал шаг:

– Сергей Александрович! Может, он… – он не договорил.

Я пожал плечами:

– Если хотите. Я здесь подожду.

Спустя несколько минут прапорщик вернулся. Лицо мрачное, губы сжаты. Ничего не говоря, прошел мимо меня и стал быстро спускаться по лестнице. Войдя во флигель, мы забрали воинские книжки мертвых солдат, после чего Пашутин долго допрашивал майора, который оказался офицером-инспектором из управления тыла.

Спустя полтора часа на захваченном автомобиле мы выехали в сторону фронта. Шинель майора и фуражка оказались впору Пашутину, поэтому он сел на переднее сиденье рядом с шофером, а я сзади. Нас останавливали дважды, но майорская форма, командировочное удостоверение офицера тыла и безупречный акцент Пашутина – все это дало нам возможность добраться до прифронтовой полосы. Избавившись от машины, которую вместе с шофером похоронили в болотистом пруду, мы вошли в лес, через который шли восемь дней назад.

Наше везение закончилось, когда мы пересекли нейтральную полосу и уже подползали к передовым окопам наших частей. Я приподнялся, чтобы посмотреть, сколько еще осталось ползти, как с нашей стороны, очевидно, заметили наше движение и дали осветительную ракету. Немцы тут же среагировали, выпустив ракеты в нашем направлении, а уже следом ударил длинной очередью пулемет. Мне в спину вдруг вонзилась огненная игла. Крик боли непроизвольно вырвался из моей груди, и я упал. Рядом вскрикнул Пашутин и уткнулся лицом в землю. Несколько минут я лежал, хрипя и хватая ртом воздух, чувствуя, как внутри меня разливается жгуче-острая боль. Скосил глаза в сторону прапорщика. Тот лежал, уткнувшись лицом в землю, и глухо стонал.

Как я прополз эти полсотни метров, таща за собой раненого Пашутина, мне так и не удалось вспомнить. Просто что-то мне преградило путь. Только спустя минуту, словно сквозь вату, в мой мозг пробился вопрос:

– Ты кто?

Стоило мне понять, что слышу русскую речь, ответил:

– Свои, – и в следующее мгновение провалился во тьму забвения и уже не чувствовал, как чьи-то жесткие руки схватили меня и потащили по мерзлой земле к окопам.

Очнулся уже в госпитале. Какое-то время лежал и пытался вспомнить, как я добрался до своих окопов, но ролик воспоминаний упорно обрывался на ощущениях боли, темноты и холода, не давая при этом никакой картинки. Неожиданно я услышал рядом с собой голос: