Онлайн книга «Право на убийство»
|
Да, так отвечать я не торопился, только кивнул, подтверждая слова следователя. Сообразив, что я не намерен ворочать даром языком, Перфильев продолжил: — Итак, вы утверждаете, что даже не держали пистолет в руках? Только рванули за ствол? — Ну конечно! — И на рукояти ваших пальчиков того, не может быть? — Абсолютно правильно, — кажется, я уже искренне заразился перфильевской фразеологией. — Значит, что я должен предпринять? — возгласил Перфильев. — Это вы у меня спрашиваете? — Нет, я вслух размышляю, — честно признался генсекообразный следователь, — И не возникает сомнений, что я должен написать отношение экспертам, чтобы уточнили, где находятся ваши отпечатки, а где — Изотова… — Соображаете, — не мог не признать я. — И, если наша догадка подтвердится… — (Какое нахальство! Наша! А?!) —…ваша невиновность будет практически доказана! — радостно сообщил следователь. — Именно так. — Кто же тогда владелец пистолета? Ты понимаешь что-нибудь? — внезапно и совершенно непринужденно переходя на «ты», спросил Перфильев. — Нет. — Мне этот «стечкин», вернее, его хозяин, просто позарез нужен! Гичковский — один из самых крупных и, заметь, последних авторитетов в «тамбовской» ОПГ… — Что еще за ОПГ? — Организованная преступная группировка. Если Барон, — кстати, это новый твой сосед, гражданин Мисютин, которого к тебе подселили… — Мы уже знакомы! — Ну да. Не перебивай. Если Барон у них самый главный контрразведчик, то Гичка считался основным организатором, так сказать, мозгом банды. Его, как это часто бывает, грохнули в подъезде собственного дома. Киллер был профессионалом. Два выстрела, второй контрольный, оба — смертельные. Но оружие, этот самый «стечкин», не выбросил, как многие его коллеги. — Жалко «ствола» стало? — Нет. Здесь другое. Он был уверен, что никто не станет искать пистолет! — Почему? — Потому что это был милиционер, Изотов! Точно — его работа. Завтра же снова допрошу всю эту четверку! Вы уж не обессудьте, Кирилл Филиппович, — вернулся к привычному обращению Перфильев, — но до понедельника придется побыть в тюрьме. Я лично уже уверен в вашей невиновности, но, знаете ли, не стоит торопить события… — Вот-вот, не стоит. Нам сейчас так весело вдвоем. Перфильев среагировал на иронию, — да и не мог не знать, что ни тюрьма вообще, ни мисютинская компания — это не те развлечения, которые хотелось бы продлить; но поскольку принять срочные меры к моему освобождению не входило в его планы, постарался уговорить, придав максимальную доверительность и убедительность тону: — Эта четверка должна чувствовать себя в полной безопасности. Понимаешь, если они узнают — а они, к сожалению, узнают наверняка! — что ты освобожден, то примут какие-то меры… Посовещаются… Может, кто-то уедет… А так — ты сидишь под следствием, значит, с их точки зрения, все спокойно, все идет по плану… И я вызову их, чтобы уточнить лишь некоторые незначительные детали… Обычная формальность! Как легко перескакивает господин Перфильев с «вы» на «ты» и наоборот! Оба варианта обращения призваны подчеркнуть, оттенить колебания его настроения. Если надо унизить — «ты» произносится презрительно и брезгливо, если демонстрируется уважение — звучит заискивающее «вы». Совершенно иные интонации вкладываются в эти местоимения, когда следователь хочет подчеркнуть доверительность беседы. Тогда «ты» произносится непринужденно, словно вы знакомы сто лет, а в этом разговоре являетесь не подследственным, а близким другом, в худшем случае — просто приятным собеседником. Слово «вы» зазвучит совершенно иначе, — обличительно-оскорбительно, если после него употребить существительные «подлец» или «негодяй». «Вы подлец», — это совершенно не то, что «ты подлец», это намного страшнее, и горе вам, если такое обращение применит следователь… Перфильев уже не хотел уличать меня в преступлении, которое я не совершал. Он просил совета — и доверительное обращение на «ты» призвано было подчеркнуть наше одинаковое положение, если хотите, даже равенство. — В общем, потерпи еще пару дней, Кирилл Филиппович. На следующей неделе я тебя освобожу, возьмем Марка Борисовича и вместе отметим это радостное событие. О,кей? — Ладно, — вяло согласился я… 15
После двух лет примерной сверхсрочной службы я возвращался в родной город. Мой кошелек, вернее, выполняющий его роль кейс, только входящий в моду под названием «дипломат», был довольно туго набит новенькими хрустящими купюрами. В те годы мы зарабатывали неплохо. Да и родное Ведомство, как вы уже знаете, не поскупилось на подъемные… От вокзала домой добирался на такси. Попросил пожилого водителя провезти меня через весь город и из окон «Волги» любовался его достопримечательностями. Прямой, как стрела, Невский проспект, взметнувшийся в небо шпиль Адмиралтейства, величественный Исаакиевский собор — вот визитные карточки моего города, известные всему миру. Все в снегу, как в пуху, — декабрь месяц! Возле Дворца культуры имени Ленсовета попросил остановиться и от ГРУовских щедрот отстегнул таксисту четвертной. Дальше пошел пешком. Родная Карповка не замерзла и выглядела чернее обычного, по ней плыли какие-то щепки и презервативы, смрадный запах поднимался над Пионерским мостом. Раньше было не так? Или я был не такой? Влетаю в знакомую арку, подымаюсь на четвертый этаж. — Мама!!! — Кирилл!!! Отчим, Виктор Васильевич, тоже спешил навстречу. Славный мужик, и обрадовался мне, как родному сыну. Стол быстро заставили всевозможными яствами. Соседи по такому уважительному поводу не путались под ногами и не появлялись на кухне, так что мама мгновенно приготовила это изобилие. — Ты надолго, сынок? — Навсегда! — Ура! Объятия, поцелуи, слезы… Непривычен я к этим делам, вот и начали подрагивать веки… Но самое интересное было впереди. Когда я вывалил на стол из «дипломата» кучу денег. — Ты что, банк ограбил? — испугалась мама. А отчим вообще пулей вылетел в коридор — поглядеть, не подслушивает ли кто из соседей. — Я похож на бандита? — Нет. Но откуда столько денег? — Зарплата за два года, плюс пайковые, плюс за неиспользованный отпуск, плюс дембельские, плюс прыжковые… — И сколько же ты напрыгал? — со знанием дела поинтересовался Виктор Васильевич. Во время прошлого приезда я узнал, что отчим в свое время учился в Канске на бортрадиста и по окончании ШМАСа [3] совершил один зачетный прыжок. Что дало ему основания всю жизнь на полном серьезе утверждать: «У меня два прыжка. Первый и последний!» |