Онлайн книга «На рубежах южных (сборник)»
Храп прекратился, но через минуту снова разнесся по комнате. Еле дождавшись рассвета, Тимофей Терентьевич вскочил, натянул сапоги и, наскоро умывшись, не завтракая, отправился в правление. Шел не торопясь, обходя опасные ямы, в которых и верховому было по стремя, держался у плетней. Дорогой проверил крепостные караулы, нашумел на вестового казака, задремавшего на лавке у канцелярии. Вскорости стали сходиться писари. Пришел хорунжий, старший по канцелярии. Вытащив из-под стопки бумаг исписанный лист, пробежал его глазами и, одернув мундир, направился к атаману. Вестовой успел шепнуть: – Не в духах их превосходительство! Скрип отворяемой двери оторвал Котляревского от окна. – Тут жалоба на ваше имя от кореновских станичников, – протянул хорунжий плотный лист голубоватой бумаги. – Давно лежит. Без вас не смели разбираться. – На кого жалуются? – На атамана! Дележом земли недовольны. Да и об иных обидах пишут. Взяв из рук хорунжего жалобу, Котляревский медленно изорвал ее в клочки, швырнул на пол. Приезд Котляревского огорошил и напугал кореновского атамана. О жалобе бедноты он знал, но никогда не думал, что сам наказной приедет разбирать ее. Больше того, надеялся, что на жалобу в Екатеринодаре не обратят внимания. Грозный вид Котляревского, казалось, не предвещал ничего хорошего. – Слушайте, вы, горе-атаман! И как вы допустили, что всякая сволочь жалуется на вас, – едва переступив порог правления, принялся распекать наказной бледного, стоящего навытяжку атамана. Сбросив бурку на скамью, Котляревский ходил из угла в угол, нервно похрустывая пальцами. Время от времени он поглядывал воспаленными глазами во двор, где казаки конвойной сотни, обрызганные грязью, расседлывали лошадей. Понемногу вокруг них собирались станичники. – Я… – попытался оправдываться атаман, но Котляревский оборвал его. – Э-э, что «я», – сморщился он как от зубной боли. – Коли не можете согнуть в бараний рог казаков, то какой вы, к черту, атаман? Грамотеи среди казаков завелись! Соберите станичников на сход! Через час в правление собралась вся станица. Каждому интересно было, что скажет новый войсковой атаман. Дождавшись тишины, Котляревский заговорил: – Станичники! Почившая в бозе матушка-императрица послала нас на Кубань, чтобы мы верой и правдой служили престолу и отечеству, и за это жаловала она нас землей и лесом. Государь-император, посылая меня атаманом, наказывал, чтоб войско наше силу свою не теряло. – Добре! – выкрикнул дед Ляшенко. Котляревский покосился на него, продолжал. – А в чем наша сила? Сила наша в том, что мы друг за дружку должны стоять! А вот до нас дошла жалоба ваших станичников – жалуются они на атамана. Наделами недовольны. Так, спрашиваю? – Так! – нестройно выкрикнуло несколько голосов. – А я считаю, что не так! Поделена земля правильно. Вот ты как считаешь? – ткнул он пальцем в Ляшенко. – Правильно! – А ты? – палец наказного остановился на Хмельницком. – По законам! – пробасил тот. – А вот как ты об этом думаешь? – обратился он к Кравчине, которого знал неплохо. – Землю полюбовно делили. – Брешете, хапуги вы! – выкрикнул кто-то из толпы. – Что, что? – повысил голос наказной. – Кто это сказал? Никто не отзывался. – Я говорю еще раз, дележ земли, считаю, произведен по закону, – голос Котляревского стал резким. – Старшинам и справным казакам, у коих скота больше и кто заслуги перед войском имеет, законом определены большие земельные нарезы. А тем, кто будет смуту вносить, в нашем товаристве места нет. Гнать будем из своего войска! Вот и все, что я хотел вам сказать. А теперь можете идти. Кто чем недоволен – останься для разговора. Нахлобучивая папахи, один за другим выходили станичники из правления, растекались кучками по улице, обсуждая слова наказного. Казачок с перебитым носом говорил Ковалю: – Нашли кому жаловаться. Черт черту око не выколет… А в правлении остались только Котляревский, станичный атаман и Кравчина, которому наказной приказал задержаться. – Ну вот, и жалобщиков нет. Все довольны, – потер руки Котляревский. – Теперь отдохнуть и в дорогу. Завтра еду в Усть-Лабу. Заночую у тебя, Григорий Дмитриевич. Не против? Тимофей Терентьевич спал как никогда крепко. Пробудился он от того, что кто-то осторожно звенел посудой. Было уже светло. Через чуть приоткрытые веки наказной увидел молодую статную женщину. «Жена Кравчины! – догадался Котляревский. – Анна, кажется». Не открывая полностью глаз, наказной любовался красотой казачки. «Ну и красавица! Королевна!» Казачка кого-то напоминала атаману. Котляревский еще окинул ее взглядом и вдруг вспомнил. Лет двадцать тому назад, под Варшавой, судьба забросила его к одному польскому пану, у которого была красавица дочь, Людвига. «До чего же эта казачка похожа на Людвигу!» – подумал Котляревский. Старое нахлынуло, резбередило душу… «Людвига-Анна… Анна-Людвига», – мелькало в голове. «Это не Людвига, это Анна, жена Кравчины», – отгонял атаман навязчивую мысль. А глаза атамана уже ощупывали казачку – всю, с ног до головы. Анна обошла стол и стала совсем рядом с ним, складывая грязную посуду на большое глиняное блюдо. – Анна, – тихо окликнул Котляревский. Она вздрогнула, повернулась к нему. – А Григорий Дмитрич дома? – Ушел куда-то. – И тут же виновато добавила: – Разбудила я вас? Хотела тихо… – Нет, Аннушка, я уже не сплю давно, тобой любуюсь. – Котляревский взял ее за руку, силой притянул к себе. – Сядь! Анна неловко отталкивала его. – Ой, что вы! – Расскажи мне, отчего невеселая такая? А цепкие руки уже клонили Анну к подушке. – Пустите! – рванулась она. Но он уже целовал ее губы, лицо, все шептал: «Анна, Анна-Людвига»… Они не заметили, как в приоткрытую дверь заглянуло искаженное гневом лицо Кравчины. Заглянуло и снова исчезло. Анна не видела, как уезжал наказной, не слышала, как поздравил он хмурого Кравчину с производством в хорунжие. Анна забилась в темном углу сарая, дала волю слезам. В сарае едко пахло прелью, кони, отфыркиваясь, жевали овес, нетерпеливо перебирали копытами. Анна лежала ничком. Плечи мелко вздрагивали. Она не слышала, как в сарай вошел Григорий, всматриваясь в темноту, и снял с колка связанные вчетверо ременные вожжи. |