Книга Стыд, страница 66 – Виктор Строгальщиков

— Дать запить?

Старик замотал головой, шумно выдохнул. Серьезно болен или просто стар, предположил Лузгин; лет через двадцать, если доживу, узнаю на себе.

Дыхание тестя стало ровнее, лицо порозовело. Лузгин поставил локти на стол, поверхность жидкости в его фужере тронулась короткой рябью.

— Этот, — произнес старик, — который возле тебя крутится, из бизнесменов… Он кто?

— Ломакин? — растерянно спросил Лузгин. — Давний приятель, знакомы с комсомола.

— Что ему надо от тебя?

— Особо ничего. Он друг Земнова — того, из фонда. А что такое?

Старик смотрел с печалью и жалостью, явно относившимися именно к нему, Лузгину, а не к тому большому горю, что поразило стариковскую семью.

— Сказать мне ничего не хочешь?

— Что сказать? — спросил вконец опешивший Лузгин.

— А, ладно… Не будешь, значит, пить?

— Не буду.

— Она ведь где-то здесь. — В прозрачных глазах старика на миг полыхнуло безумие, да так, что Лузгин содрогнулся. — Где-то здесь, она жива, я чувствую.

— Вот и Земнов говорит, что жива…

— Земнов? — Тесть уставился Лузгину в переносицу. — А он откуда знает? Говори!

— Ну, так, предположения…

— Не знаете вы ничего, — презрительно сказал старик. Когда он допивал второй фужер, рука его дернулась, и капли коньяка упали на рубашку; старик брезгливо отряхнул их, ударяя пальцами сверху вниз, словно гитарист по струнам.

— Так в чем проблема?

— Какая проблема?

— Твоего Ломакина.

Вот же вредный старик, разозлился Лузгин, ни за что не отстанет.

— Да мелочь разная.

— Когда такие люди, как Ломакин, — размеренно проговорил старик, — начинают преследовать моих родственников, есть только две причины: нефть или шантаж. А это не мелочь, Володя. Так что же?

— Нефть, — сказал Лузгин и вспомнил про тонкую папочку, лежащую в портфеле.

— Рассказывай, — велел старик.

И Лузгин рассказал, что накануне вступления в силу закона об охране инвестиций Валентин Ломакин, бывший спортсмен и чемпион, а ныне средней руки деловой воротила, купил в Москве у некоего Кафтанюка партию нефти и перепродал ее немцам. Танкеры вышли в море, и тут сработала ловушка нового закона — ломакинскую нефть конфисковали в счет каких-то там долгов, а самого Ломакина вскоре похитили средь бела дня на улице в Тюмени и увезли на границу, в деревеньку Казанлык, где долго держали в подвале, надеясь на выкуп. Рейд русских партизан его освободил, затем последовал налет ооновских «вертушек», Ломакин с Лузгиным чудом остались в живых и бежали на Север, и теперь Ломакин пытается найти и развязать концы этой истории. Дело в том, что Кафтанюк был всего лишь посредником, торговавшим агамаловским сырьем, так что начало всех концов, по мнению Ломакина, следует искать именно здесь.

— Ну, а ты-то при чем?

— Я должен обеспечить ему встречу с Агамаловым.

— Должен? Почему должен? Ты ему чем-то обязан?

— Скорее, он мне…

— Тогда какого черта?

— Но он же друг, — сказал Лузгин. — Он попросил о помощи.

— Ах, вот как… — с непонятной интонацией произнес старик. — Решил, значит, другу помочь… Совершенно бескорыстно?

— А что, по-вашему, так не бывает?

— Почему? Бывает.

— Вот вы сами, когда Прохорова посадили, вы же его не бросили. Тем более что сел он абсолютно зря.

— Ошибаешься, — сказал старик. — Сидел он правильно, по делу.

— Но ведь был же звонок Агамалову!

— Ну и что? — Стекла очков старика запотели, и взгляд его теперь казался чуть помягче. — Прохоров отдал приказ, а его подчиненный ослушался. Видишь ли, из обкома звонили! Да хоть сам господь бог!.. Значит, Прохоров — плохой руководитель, если его работники чужих боятся больше, чем его. Так что сидел он правильно. А то, что мы его не бросили, уже второй вопрос.

— Вот и я говорю!..

— Ты говоришь о другом, — старик откинулся на стуле.

— Хочешь совет? Потом спасибо скажешь.

— Допустим.

— Не суйся к Агамалову. А другу своему скажи, что отказал. Он же не сможет проверить.

— Так будет нечестно.

— Нет, ты не понимаешь… — Тесть разочарованно покачал головой, и по амплитуде движений Лузгин догадался, что старик уже «поплыл» от коньяка. — Это бесполезно. Едва ли Агамалов здесь завязан. Сто тысяч тонн — не тот объем, чтобы он рискнул своей карьерой или репутацией.

— А мне говорили, он за цистерну удавится.

— Вранье. Люди путают жадность и контроль. Тому, кто украдет цистерну, наш Эдик голову снесет, но сам вот так, по-мелкому, не будет.

— А по-крупному?

Старик погрозил ему пальцем.

— Не дерзи, не надо. А Ломакину скажи, пусть уезжает. Ничего у него не получится, даже если концы, как ты говоришь, где-то здесь. Не станет Агамалов этим заниматься, а если и станет, во что я не верю, будет только хуже.

— Это почему?

— Информация пройдет, и кое-кто задергается.

— Вот и отлично. Задергается и себя обнаружит.

Старик усмехнулся и выразил глубочайшее соболезнование по поводу идиотизма и наивности сидящего перед ним взрослого вроде бы человека, потому что упомянутое дерганье проявится не в беготне по коридорам с паническими воплями «что делать?», а в неминуемом и моментальном указании сыскать Ломакина и нейтрализовать. И сядут на тебя, сказал старик, и так насядут, что ты их сам к Ломакину и приведешь.

— И учти: я тебя защитить не смогу. Плюнь на все и пиши свою книгу. Я почитал немного — вроде получается.

— Ну, ты и гад, Степаныч, — с чувством произнес Лузгин. — Читать без спроса — это неприлично.

— А ты не оставляй бумаги на столе. Давай-ка чай, мутит меня что-то.

— Не пей фужерами, вот и мутить не будет.

В коридоре раздались шаги. Двумя руками сразу Лузгин схватил наполненный фужер и бутылку и придвинул их к себе; второй фужер, пустой, поозиравшись и не увидев других удобных вариантов, сунул под стол себе на колени. Дверь отворилась, вошла теща в дневном халате-кимоно.

— Здрасьте, — произнес Лузгин, играя пьяное радушие пополам с раскаяньем. — Вот уж, извините…

— Иван! — сказала теща. — Что ты делаешь?

— Оставь нас, Нина. Он не пьет.

— Я о тебе!

— Просил же, Нина! — Теща молча вышла. Жалко бабу, подумал Лузгин, нахлебалась она в жизни с таким мужем; и у Тамары характер в отца, это точно, а у Кати — в маму, этакая мышка…