Книга Стыд, страница 81 – Виктор Строгальщиков

Касса располагалась этажом ниже, и он обычно спускался туда не парадной, в коврах и мраморе, широкой лестницей, а по так называемой служебной, прямо возле пацаевской двери. Вот и сейчас, прикрыв дверь, он двинулся было к служебке, но рефлекторно посмотрел налево, где по парадной поднималась группа отменно одетых мужчин с властными лицами, и в центре группы шел некто высокий, грузный и неожиданно знакомый. Лузгин заморгал и всмотрелся; мужчины повернули в коридоре, стали удаляться от него, и того, высокого, можно было узнать даже со спины.

Лузгин влетел обратно и возбужденным голосом спросил Пацаева. Все так же глядя в экран компьютера, Боренька легко ответил, потом уразумел подоплеку лузгинского вопроса и резко крутнулся на стуле.

— Ты что, с ним знаком?

Прямой ответ чуть не сорвался с языка, но Лузгин все-таки выучился кой-чему у местной коридорной швали. Он пожал плечами и скромно произнес:

— Да как сказать…

10

Священника звали отец Валерий. Был он непривычно для Лузгина молод и как-то очень по-русски, по-здоровому обширен; легко нагнулся, обуваясь, так же легко распрямился — и ряса покрыла серые брюки и начищенные ботинки. Застегнув до шеи черное суконное пальто, священник улыбнулся Лузгину, перекрестил его и подал руку.

— А я неверующий, — весело сказал Лузгин. — Иван Степаныч, кстати, тоже.

— Это неважно, — сказал отец Валерий.

— Но он же креститься решил, — снизив голос, проговорил Лузгин. — Разве можно креститься, если в бога не веруешь?

— Вера есть таинство, — ответил священник. — Через крещение многие к вере приходят. Это как первый шаг. Придет время, и будет ему откровение. Прощайте, Владимир Васильевич.

— А со мной вы не хотите… — Лузгин от накатившего смущения сказал это игриво и двусмысленно.

— Всегда готов. — Отец Валерий прощально поклонился и отступил от двери, пропуская Лузгина к замкам и засовам. Пионерский ответ молодого священника так растрогал Лузгина, что он едва удержался, чтобы не погладить дружески его, уходящего, по черной широкой спине. «Всего вам доброго», — сказал он вслед; отец Валерий, кивая головой, быстро спускался по лестнице.

Беседовали они с отцом Валерием на кухне, за чаем с вареньем, и, когда Лузгин туда вернулся, старик заваривал себе новую чашку — угрюмый, в парадном костюме и галстуке.

— Я что подумал, — произнес старик, кивая Лузгину на отставленный стул, и замолчал, что делал нередко посередине фразы, и продолжение следовало не всегда, и это раздражало Лузгина до крайности, он не выдерживал молчания и переспрашивал, старик махал ему рукой: дескать, проехали, для тебя не суть важно, отстань, на что Лузгин не мог не обижаться.

Старик вытянул чайный пакетик из чашки, положил его в ложечку, обернул ниткой, потянул вверх и выжал остатки заварки.

— Им все-таки легче, — сказал старик.

— Кому? — не сдержался Лузгин.

— Тем, кто верит. У них есть некая константа, которой нет у нас.

— Не понял, поясни.

Старик нес через стол от сахарницы ложку, рука дрожала, крупинки с сухим звуком падали на пластиковую скатерть. Лузгин подвинул сахарницу ближе.

— Революция. Возьмем любую революцию. Когда все рушится, разваливается, переворачивается вверх дном. Люди теряют опору и падают, им не за что ухватиться. Вот в этой ситуации, как мне кажется, вера дает человеку… опору. Вера в бога как стабилизатор.

— Любая вера есть стабилизатор, в том числе и вера в коммунизм. Сколько лет прошло, а многие до сих пор за нее держатся.

— Здесь другое. Коммунизм придумали люди. Сегодня придумали — завтра раздумали.

— А религии-то кто придумал? Притом разные, и каждая считает, что лишь она права, все остальные заблуждаются.

— Это мы с тобой так рассуждаем. Отец Валерий думает иначе. И в этом смысле он счастливей нас с тобой, спокойнее. А когда все переворачивается…

— Ну почему же все? — Лузгин достал сигарету; ему уже разрешалось курить и на кухне. — Разве дружба перевернулась? Честность, любовь, порядочность, профессионализм?..

— Конечно, перевернулась, — уверенно сказал старик. — В рыночном бизнесе дружбы не бывает. Она не предусмотрена уставом. Вот ты читал устав компании? Что там записано в первых строках? Ради чего создается акционерное общество? Ради извлечения прибыли. И точка. Там даже само слово «нефть», если не учитывать названия компании, в первый раз встречается только на третьей, ты понял, только на третьей странице! Бизнесу в своей природе все равно: колготки шить, нефть добывать…

— Э, не совсем!..

— Совсем, совсем. Заполучить подешевле и запродать подороже. Разница, прибыль и есть смысл деятельности. Люди деньги добывают, а совсем не нефть как таковую. Если завтра какой-нибудь японец придумает автомобильный двигатель, работающий… ну, скажем, на грибах, они бросят нефть и станут добывать грибы.

— И правильно сделают, если грибы окажутся экономичнее… — Лузгин помахал рукой, отгоняя дым от старика. — Степаныч, ну давайте скажем честно: нефтяная отрасль вымирает. Сколько ей осталось? Ну, лет тридцать, а то и меньше. Запасы-то кончаются! И умные люди давно уже думают… о грибах там или водороде. Нефти — каюк, это надо признать окончательно и бесповоротно. А вместе с нефтью каюк той религии, которую вы из нее сотворили. Только без обид, Степаныч, без обид. Я знаю, каждая профессия лепила из себя религию: «Не кочегары мы, не плотники, а мы монтажники, сталевары, хлеборобы, космонавты, газовики, нефтяники…». Газовики, кстати, скромнее себя ведут, а вот нефтяники всегда претендовали на некую исключительность.

— Мы кормили всю страну, — спокойно произнес Иван Степанович. — И колхозников, и космонавтов. Именно мы, а не кто-нибудь другой. И мы здесь, в Сибири, за двадцать лет по добыче вышли с нуля на полмиллиарда тонн нефти в год. Такого не было в истории и никогда больше не будет. В истории человечества. Нигде еще такая громадная территория не осваивалась в такой короткий срок и не приносила таких доходов государству. Это был колоссальный проект. По объемам капиталовложений вся наша хваленая космонавтика и рядом не стояла. А про отдачу и говорить нечего. Вот так вот, Володя. А ты говоришь — религия.

— Конечно, религия. Вам даже Высоцкий по заказу песни-гимны писал. Плохие, кстати.

— Лично я никому ничего не заказывал.

— Кроме книг. Извини.

— Книги — другое. Книги должны быть, чтобы хоть память осталась.

— Нефти не будет, но память останется…

— Не хами, пожалуйста.

— Я же сказал: извини.

Старик повел ноздрями, принюхиваясь к дыму лузгинской сигареты.

— Новые?

— Настоящие, — сказал Лузгин. — В буфете появились. Странное дело, Степаныч: в компании запрет на курение, а в буфете сигаретами торгуют. «Базард» вот настоящий завезли, штатовский. Приятней пахнет, правда? И дым плотнее, вкус чувствуется.