Онлайн книга «Патриот»
|
От него пахнет кухней, перегаром и апельсиновой жвачкой. Ты произносишь ещё какое-то количество мирных фраз, обещаешь и клянёшься. Наконец, Паша понимает, что ведёт себя недостойно, не по-мужски, и соглашается. Выходите на задний двор. Крупный мотоциклист движется следом, останавливается в дверях, складывает руки на мощной груди и наблюдает с расстояния в тридцать шагов. Паша напряжён. Возможно, он ожидает зуботычину или удар ножом в живот. Ты суёшь руки в карманы и объявляешь: – Я встречался с Молниным. Он меня прессует. Он устроил ментовской наезд. На основании твоего заявления. Меня допрашивали. У меня был обыск. Глаза Паши слегка слезятся. – Ничего про это не знаю, – холодно отвечает он. Ты хорошо помнишь, что Паша никогда не умел врать, ложь мгновенно отражалась во взгляде, в суетливом подёргивании подбородка, в запахе даже; соврав, Павел Аркадьевич немедленно начинал исходить ядрёным по́том. Удивительно, что такой человек полжизни провёл, занимаясь торговлей чёрным налом; без постоянной, ежедневной мелкой и большой лжи в этом бизнесе нельзя продержаться и недели. – Ты говорил, что забрал заявление. – Я забрал! – сразу восклицает Паша. – Клянусь. – А потом снова написал. Паша качает головой. – Я тут ни при чём. Отвечаю. Мне это не надо. Я работаю в ресторане. У меня всё ровно. – «Тихий омут». Это ты придумал название? – Вместе придумывали, – отвечает Паша с заметной гордостью и кивает в сторону крупного приятеля, который никуда не ушёл, продолжает терпеливо наблюдать, подпирая ободранную стену. – А что? – В тихом омуте черти водятся. Знаешь такую поговорку? – Конечно, – отвечает Паша. – В этом весь смысл. – А ты здесь – самый первый чёрт. Паша гордо вскидывается. – Давай без оскорблений. И вообще – у меня работа, я реально занят… Что конкретно тебе надо? – Я приехал сказать, что ты победил. И Молнин тоже. Скорее всего, я продам магазин. Так что – радуйся. У тебя получилось. Ты хотел мне нагадить – и нагадил. – Я не хотел гадить! – нервно возражает Паша. – Только наказать. – Называй как хочешь. Ты рад? – Нет, – отвечает Паша с вызовом. – Я давно всё забыл. Наши с тобой дела – давно в прошлом. У меня другая жизнь… Ты сам говорил: каждые семь лет мы живём заново… Вот я – живу заново. – Молодец. У меня к тебе просьба. Последняя. – Всё, что в моих силах, – церемонно обещает Паша. – Скажи, сколько тебе заплатили. Паша вздрагивает. – Сколько тебе дал Молнин? Чтоб ты снова написал заяву? – Я не писал! – восклицает Паша, но ты перебиваешь: – Не ври, ради бога. Ты не умеешь. Скажи, сколько, – и я сразу уйду. Что тебе, трудно? Я специально приехал. Чтоб ты был в курсе. Лично от меня услышал. У вас получилось, Знаева нагнули тихо и быстро, он на всё согласен, многоходовочка срослась, вы победили. – Я не при делах, – упрямо отвечает Паша и переступает с ноги на ногу, примериваясь уйти. – Сколько ты на этом поднял, Паша? Тысяч пятьдесят долларов? Паша смеётся. – Если б я получил пятьдесят тысяч долларов – думаешь, я бы тут работал? – Тогда сколько? Тридцать? Паша вздыхает, но ничего не говорит. Ты настаиваешь: – Скажи, и мы закончим. Я зла не держу. У меня тоже – новая жизнь. Скажи, в честь бывшей дружбы. Сколько? Двадцать пять? Паша Солодюк смотрит в сторону и признаётся глухо: – Двадцать. Теперь уже ты молчишь. Паша ждёт несколько мгновений и спрашивает: – Думаешь, мало? – Очень мало. – Мне хватило. Я на эти деньги квартиру купил. Не в Москве, конечно. Здесь, в посёлке. Ты снова молчишь. Признавшись, Паша Солодюк вдруг делается смелей, значительней. Спина распрямляется. Высказанная правда делает красивыми даже самых уродливых людей. – Зачем тебе это надо? – интересуется он. – Для самооценки. Всегда лучше точно знать, сколько стоит твоя голова. Паша усмехается и вдруг начинает превращаться в чёрта, уши удлиняются, над тупым затылком поднимается и начинает интенсивно дымиться оранжевый хохол, из-под приподнятой верхней губы выползают кривые клыки, нижняя же губа увеличивается втрое и обретает гадкий лиловый цвет, и отвисает, глаза наливаются янтарным сиянием, на шее вылезают жилы, ноздри раздуваются, из них выползают пучки чёрных и твёрдых, как проволока, волос. – Теперь ты знаешь, – произносит он. Голос сухой и пустой, как будто камни падают с обрыва, ударяясь друг о друга. – Прощай, – говоришь ты и поворачиваешься. – Чтоб ты был в курсе, – добавляет чёрт в твою спину. – Я просил больше! Сто тысяч просил! Но они там все – бляди жадные… Три дня торговались… Ты прощально машешь рукой татуированному мотоциклисту – тот формально кивает и тут же исчезает в глубинах «Тихого омута», а следом и чёрт, бывший товарищ Паша Солодюк, с горбом на спине и непристойно отвисшим жирным задом. «Очевидно, он не был чёртом, когда жил у меня на кухне, – думаешь ты. – Я бы заметил. Нет, он был человеком. Наверное, некоторые черти и бесы не являются падшими ангелами или порождениями адского пламени – но исчадиями нашего, обычного, человеческого мира. То есть, многие бесы – бывшие люди». И снова ты думаешь, что швейный муж был прав. Не хочется вспоминать девяностые. Только отдельные дни. Даже не целые дни – некоторые вечера. Когда ты давал кров, пристанище Паше Солодюку, и ещё нескольким каким-то недотёпам, приезжим провинциалам, балбесам, покорителям столицы. Ты не отказывал никому, ты сам недавно был таким же покорителем. Они приходили и смотрели снизу вверх: ты ведь считался богатым, достигшим, снимал двухкомнатную квартиру с железной дверью, электрической плитой и телефоном с определителем номера. Тебе льстило их уважение, переходящее в подобострастие. Этикет велел им приходить не с пустыми руками: обычно приносили бутылку водки или, реже, вина. И у всех у них горели глаза, и все они курили одну за другой, и шумно чесали небритые скулы, и зычно хохотали, и после второго стакана спешили выбежать на балкон, чтоб с высоты тринадцатого этажа обозреть бескрайнее море жёлтых и белых огней, вожделенный большой город. Их лица пылали, их ноздри раздувались. Каждый был уверен, что именно он победит. Они кидались друг в друга всем известными поговорками: «Москва слезам не верит», «Москва бьёт с носка», «Москва была и будет под ментами». |