Онлайн книга «Моя собака любит джаз»
— Что это с ним? — испуганно спросила мама, выныривая из галантереи. — Он в прошлой жизни был Лев Толстой, — ответил я на бегу. — Ха-ха-ха! — засмеялась мама. Папа остановился. — Ты смеешься, — сказал он. — А это серьезное дело. — Я всегда смеюсь, — радостно откликнулась мама. — Потому что когда я не смеюсь, я плачу! Миша, Миша, — спросила она, — а я кем была? — Я не знаю, — ответил папа. — Понимаешь, меня в первую очередь всегда интересую я. А до других мне и дела нету. — Все, мы погибли, — сказала мама. А папа сказал: — У меня такой сумбур в голове. Я должен это осмыслить. Ночью папа лежал неподвижно, как затонувший корабль, но шум папиных мыслей не давал нам уснуть. Время от времени он вставал, включал свет в ванной комнате и смотрел на себя в зеркало со смесью страха, восхищения и изумления. Утром он спросил у меня: — Андрей, ты знаешь, что такое «пуританин»? — Нет, — сказал я. — Я знаю, что такое «жилет» и «пипетка». — Ты тонешь во мраке невежества, — заметил папа. — Что ты будешь делать, когда вырастешь? — Я буду делать очки черные от солнца, — ответил я и засвистел. — «Нет» — глупостям! — высокопарно произнес папа. — «Да» — благоразумному времяпрепровождению! И стал заставлять меня решать задачу: сколько процентов воды содержится в одном килограмме человека. Он из меня кровь пил, как вампир. Голова моя трещала от знаний. Хорошо, у меня такая мозговая система — все выветривается, ничего не остается. — Хватит тратить жизнь, — кричал папа, — на что-то малосущественное! Праздный человек — будущий преступник! И дал мне работу — ломать ящик. Сначала я расчленил его на доски, потом вытащил гвозди, потом я их выпрямлял, потом все выбросил. Папа был страшно доволен. Куда только подевалась его милая привычка сесть в уголок и делать вид, что его не существует? Папа надел красную водолазку, которую он носил до женитьбы, шорты, носки и храбро в таком виде расхаживал по квартире, донимая нас разговорами о том, почему все считают себя вправе ущемлять свободу его личности. Раньше он задавал нам с мамой вопросы типа: — А снег во дворе растаял? — Листья падают? Шуршат под ногами? — Грачи прилетели? Теперь он с головой ушел в проблемы государственного устройства, народного образования и политической жизни страны. Он все время маячил перед глазами и на чем свет стоит ругал современное общество, где нет места простому человеческому счастью. Мама говорила: — Миша, ты наживешь себе неприятности. А папа: — НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ! И завел себе дневник: «Правила Жизни». «Вот я смотрю на собаку, — писал он в своем дневнике, — и удивляюсь, как это природа устроила мудро — волосяной покров». Раньше он ел, что попало, не привередничал, радовался каждому приему пищи, теперь же — как сядет за стол, так давай крутить носом. — Что вы мне мясо даете? — ворчал он. — Кто это? Чистое или нечистое животное? Чистое — это то, у кого копыто раздвоено, и оно жует жвачку. Например, жирафы и горные козлы. А нечистые — верблюды, зайцы и тушканчики! Он прекратил убивать тараканов, клопов и комаров. Комары всю кровь из него высосали, а папа смотрит на них с любовью, а ночью чешется и вскрикивает сквозь сон: «Не убий!» Он без конца наведывался к соседям — плотнику Павлу Ивановичу и пенсионерке бабе Хасе, спрашивал, сколько они получают и чем питаются. Никто его не просил — по велению сердца папа роздал бабы Хасиным внукам все мои вещи. А Павлу Ивановичу — тот сверх всякой меры употреблял спиртные напитки — взял и подарил мамин неприкосновенный запас: банку растворимого бразильского кофе. — Какая глыба, а? — отзывался о нем Павел Иванович. — Какой матерый человечище!!! Я злился, конечно, ругался, но что было делать? Не убивать же родного папу! Тем более, что он засел писать роман, который в свое время начал и почему-то бросил на середине Лев Толстой; «ВСЕ о духовном развитии человека». Папа работал над этим романом не разгибая спины много дней и ночей, отрастил усы, бороду, грозные нависшие брови, морщил лоб, ширил нос и такой давал взгляд пронзительный, что мы с мамой старались как можно реже попадаться ему на глаза. Папа плакал, когда относил его в издательство. — Я вложил в него все, что у меня есть, — говорил он. — Все чувства и весь интеллект. — Ты — это встреча с прекрасным, — отвечала мама. Но у моего папы было такое подозрение, что мама хочет одного: получить кучу денег за его роман. Поэтому он тайно от мамы написал завещание, где попросил, чтобы после его смерти произведения его ни в коем случае не стали моей или маминой собственностью, а были безвозмездно переданы народу. Сколько с ним было забот и хлопот, сколько ужасов и препятствий. К тому же он стал дико не любить соглашаться. Хлебом не корми, только дай поперечить. — Всю ночь лил дождь, — говорит мама. — А мне казалось, — отвечал папа, — что всю ночь светило солнце. — Да, я теперь не такой безмятежный, как раньше, — заявлял он. — Пашу, кошу, пишу, тружусь в поте лица. Все требуют: государство, народ… И вдруг по поводу папиного романа приходит письмо. Рецензент Болдырев пишет, что роман плохой, длинный, скучный, совсем никуда не годный, очень плохо написан, а папа — графоман. — Как так? — папа опешил. — Кто такой Болдырев? Кто это такой? Ни о чем не осведомленный человек! Может, просто ошибка? И, чтобы доказать, какое этот отзыв досадное недоразумение, отправился в ГУМ за справкой, что он в прошлой жизни был Лев Толстой. Он шагал — бородатый, в толстовке, подпоясанный, в черных сапогах, с горящими глазами: прохожие оборачиваются, мама бежит за ним, и я тоже бегу, но поодаль, делаю вид, что они не со мной. Мама кричит на всю улицу: — Миша! Ты только не волнуйся! Они еще пожалеют об этом. А папа с мрачной решимостью — прямо к компьютеру: — Дайте мне справку, что я в прошлой жизни был Лев Толстой. И называет свой год рождения, месяц, число и час. Мама: — Ты точно помнишь, что это случилось в двенадцать часов? Ни раньше, ни позже? — Именно в двенадцать, — уверенно сказал папа. — По радио били куранты и звучал гимн Советского Союза. — А ты где родился-то? — На Урале. — Но ведь там у вас другое время! Никто не знал, как моя мама умеет докапываться до правды. |