Онлайн книга «Моя собака любит джаз»
— Велосипед в моей жизни — излишество. Я требую неукоснительного режима еды. — А сколько раз я организовывала чай? — с обидой сказала мама. — Чтобы прожить жизнь, — папа выпустил карася в таз, — одного, Люся, чая недостаточно! Ты когда-нибудь замечала: едут женщины в метро с огромными сумками? Знаешь, что там у них? — Нет, — ответила мама. — У них в сумках убитые животные. — Не может быть, — прошептала мама. — Люся, Люся, — папа взял острый нож, — это суровый закон природы. Вон в окне чёрный грач белыми зубами ест невинного козлёнка. Слизень сгрыз селезня. Жаба сжевала кота… — Съешь плавленый сырок, — предложила мама. — Эрнест Хемингуэй любил плавленые сырки. Как где-нибудь увидит плавленый сырок — весь задрожит. Не успокоится, пока не съест. — Я хочу съесть животное, — говорит папа. — Любого обитателя гор, лесов или рек. Карась затаился. Он тихо сидел в тазу и глядел из воды на плывущие облака. — В конце концов, ужас и смерть ждут каждого! — сказал папа и занёс над ним нож. В фартуке до земли, без зуба, мрачный совершенно, он начал делать ножом в сторону карася пырятельные движения. Карась зажмурился. — Знаешь, пап, — говорю я, пока он никого не ранил и не убил, — вообще у нас всё правильно идёт. Но не совсем. — Что-нибудь не так? — растерялся папа. — Надо почитать, как это делается, — говорю я. — По-моему, его стоит вынуть из воды. — Ты прав, сынок, — согласился папа. — Никто не берётся за это дело без надлежащей подготовки. Он вынес из дома книгу «О вкусной и здоровой пище», открыл главу «Разделка рыбы» и стал мне вслух читать: «Живую рыбу, прежде чем начать чистить, надо заколоть: острым концом маленького ножа делают глубокий разрез горла между головными плавниками и дают стечь крови». Папа поднял голову и долго молчал. — Ты чувствуешь, как пахнет нагретой крапивой? — спросил он наконец. — А скоро опять будет холодно и темно. — Давай его закоптим! — говорю. Я понял, что папа хочет избегнуть кровопролития. — Хорош карась в копчёном виде! — обрадовался папа. — Как я люблю, — говорил он, собирая стружки и еловые шишки, — когда идёт дождь, и вся семья в сборе, и чистится картошечка, и рыбка копчёная… Мы разожгли огонь в чугунной печке на огороде, схватили карася и положили на сеточку над горячим дымом. — Коптись, мокропузый! — сказал папа. А маме сказал он, строптивый и гордый: — Благодари Бога, Люся, что у тебя есть муж, готовый до самой смерти всех вас кормить и обувать! Карась зазолотился с боков, его чешуя стала ещё ярче, он весь засверкал, засиял, но даже не подумал прощаться с жизнью. — Карась, карась! — закричал папа. — Ты почему не сварился в собственном соку? — Не смей кричать на рыбу, — сказала мама. — Кричать на рыбу — это всё равно что кричать на водоросль. — Хватит с ним чикаться, — говорит папа. — Сунем его в морозилку. Рыба, замороженная в живом состоянии, если её правильно разморозить, по качеству не отличается от свежей. Папа завернул карася в газету и положил в холодильник. Мы постояли, глядя, как солнце садится за тёти Нюрин огород. В Уваровке день нескончаемый — вмещает три московских дня. Можно шесть часов удить, пять — гулять, двенадцать часов спать, восемь — есть, четыре — кататься на велосипеде, а день всё не будет кончаться и не будет. — Ты заметил, — говорю я, — когда темнеет, какая наступает в мире тишина? — Я в тоске какой-то, когда темнеет, — отвечал папа. — День умирает, лето скоро отцветёт. Он прильнул ухом к морозилке и весь превратился в слух. — Слышишь? Слышишь? — сказал он. — Душа карася расстаётся с телом. Наутро я проснулся и сразу принюхался: не пахнет ли жареной рыбкой? Ничем вкусным не пахло. Я вышел на кухню и обнаружил там маму с папой, нависших над ледяным карасём. — После отморожения, Люся, — говорил папа, — рыбу надо положить в холодную воду, а то она будет дряблой и невкусной. Он снова опустил карася в таз. Тот лежал синий, твёрдый, неподвижный, как древесный ствол. — Умер, — сказала мама и заплакала. — Эх ты, Люся, как ты на всё реагируешь! — расстроился папа. — Как Сократ бы на это прореагировал? А Диоген? — То, что ты сделал, Миша, — сказала мама, — ты всю жизнь об этом будешь жалеть. А папа — низенький такой, в ботинках, шапке, телогрейке — ей говорит упавшим голосом: — Люся, Люся, теперь на моей могильной плите ты, наверное, напишешь: «Убийца карася». — Я напишу: «Любитель прогулок», — сказала мама. Тут я им говорю: — Друзья! Что за похоронные настроения? Режьте его на куски, жарьте на сковородке и давайте завтракать! — Не надо завтракать, в желудке будет тяжесть, — сказала мама. — В желудке тяжесть — на душе легко! — ответил папа и вдруг вскочил как ошпаренный. Летним полуднем в тени зелёной антоновки и чёрных слив плавал как ни в чём не бывало, бил хвостом по воде оттаявший карась. Два плавника его, торчавших из воды, горели на солнце, а сам он — пружинистый, гладкий, цвета златоустовского клинка, похож был на резиновую галошу. — Что ж вы такие обормоты-то, а? — сказала мама, утерев слезу. — Не могут карася отправить к праотцам. — Люся, Люся! — воскликнул папа, ошарашенный сложностью женской натуры. — В Уваровке климат очень лечебно-профилактический. Он хорошо действует на эмаль зубов, на царапины и наружную оболочку рта, и приятный холодок пробегает по коже, и не бывает цинги, от которой гибнут отважные моряки. Воздух, щупальца сосны и мох леса не дают карасю проститься с жизнью. Но одно твоё слово, Люся, и я любому горло перегрызу. Сутулый, грустный, молчаливый папа схватил лопату и бросился на карася. Он оскорблял карася, замахивался на него лопатой, предвещал ему всякие ужасы, грозил, что засолит, как селёдку!.. — Дай я тебе причёску поправлю, Миша, — сказала мама, — а то ты на Гитлера похож. — А ты, Люся, похожа, — сказал папа, бледный как смерть, — на Маргарет Тэтчер. Им хорошо, они всегда вдвоём. Это я один да один. Папа говорит: — Ничего, Андрюха, вырастешь, женишься, тоже будешь счастлив, как я. А я ему: — Нет, я, наверное, застесняюсь и буду прятаться, такой большой, под столом. Я поднял голову и увидел лицо Бога. По нему летели вороны. Облака у него были губы, а солнце — зуб золотой. — Люся, Люся, — звал папа маму. — Ты взрослая женщина! Свари его живьём в кипящем масле! |