Онлайн книга «Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти»
|
Он натыкается на ходу на мой прилавок. – Извините, мисс. – Это он так пошутил. Миссис Фигероа покатывается со смеху, и со мной покончено. Потом она уходит. Парикмахер встречается глазами через пивную стойку еще с каким-то дуриком. – Я тут, типа, ополчение собираю, – вопит он, стараясь перекричать толпу. – Надо помочь Гури найти второй ствол. Клит, если ты «за», то мы выезжаем на место примерно через час. – А где собираемся? – На мясокомбинате. Бери с собой детей, поохотимся, потом сообразим барбекю на всех. Обшарим участок Китера – говорят, учитель Кастетт успел что-то такое обронить насчет спрятанного там ружья, прежде чем окончательно съехал с катушек. Тревога. Мне срочно нужно добраться до Китерова участка. Мои глаза сами собой начинают обшаривать базар в поисках хоть какой-то лазейки, но все, что я вижу, – это искаженные маревом фигуры Лалли, матушки и долбаного пастора. А потом они начинают прямо-таки маячить у меня перед глазами; в сочетании с Бетти Причард, при полном отсутствии Бетти Причард. У Леониного прилавка с шампанским, на порядочном удалении от Леониного прилавка с шампанским. Меня на самом солнцепеке бьет озноб: целый час. Потом второй. Каждый дюйм, на который вырастает тень от тента, есть следующий шаг к моей могиле. Приезжает Жоржетт Покорней. Бетти выходит ей навстречу, они обе проплывают мимо моего прилавка. – Понимаешь, он такой пассивный, – шепчет Джордж. – Естественно, проблем у него не убавится, если он и дальше будет оставаться таким пассивным… – Я понимаю, ты совершенно права, и еще этот, хм, мексиканец… Тут до Джорджа что-то доходит, как всегда с опозданием. – Милочка моя, я не думаю, что «пассивный» – вполне уместное слово, в свете всего, что нам теперь известно. – Я понимаю… Единственное облегчение приходит вместе с Пальмирой; она ерошит мне волосы и украдкой сует шоколадку. Наконец, в два часа пополудни, пастор заходит вместе с мистером Лечугой в палатку с призами. «Господи, благослови всех, кто поддержал нашу благотворительную ярмарку», – оглушительно ревет громкоговоритель. Люди кучками тянутся к палатке. Матушка, Лалли, Джордж и Бетти околачиваются в дальнем конце лужайки, у лотка с шампанским. Леоны отсюда не видно, но она где-то там, судя по тому, как заразительно матушка откидывает голову, когда смеется. – А теперь, – говорит Гиббоне – настал момент, которого вы все так долго ждали. Мы начинаем разыгрывать наш главный приз! Все поворачиваются к палатке. Вот она, моя лазейка. – Эй, чувак! – окликаю я проходящего мимо недомерка, из тех, у кого рот в принципе не закрывается, потому что им вставили скобки для исправления прикуса: такое впечатление, словно во рту у них нехуёвый такой автомобильный радиатор или еще что-нибудь в этом роде. – Хочешь поработать часок? Недомерок останавливается и окидывает меня взглядом, с ног до головы. – Только не в этой гребаной рясе. – Это не ряса, дебил. К тому же можешь ее и не надевать, просто пригляди часок за кексами, и все дела. – Почем платишь? – Ничего не плачу, получишь процент от продажи. – Чистый или индексированный? – Какой тебе еще, на хрен, индекс? Твою-то мать, этому шкету от силы лет десять: куда катится мир, я вас спрашиваю? – От об-ё-ма продаж, – презрительно ухмыляется шпендель. – Я дам тебе восемнадцать процентов чистыми. – Ты что, шутишь? На этих дурацких кексах? Да никто вообще не знает, что такое радостные кексы, я и сам про такую фигню даже в жизни не слышал. Он поворачивается и делает шаг в сторону. – А вот и счастливый билет, – говорит Гиббоне. – Зеленый, номер сорок семь! Палатка набухает вялым оживлением. Штымп останавливается и вынимает из кармана жеваный розовый билетик. И смотрит на него, внимательно прищурясь, как будто от этого билет может стать зеленым. Потом прорывается матушкин голос. – О господи! Вот, пастор, вот он, зеленый, сорок семь! Дамочки и Лалли, с охами и вздохами, тут же сбиваются вокруг нее в кучу, а потом уволакивают внутрь палатки. Это для нее не просто событие. Это событие. Моя старушка мама еще никогда в жизни ничего не выигрывала. – Эй, фраер! – Я еще раз окликаю вождя Железная Пасть, и он останавливается. – Двадцать долларов чистыми, один час, – говорит он через плечо. – Ага, а я, по-твоему, типа, Билл Гейтс. – Двадцать пять долларов – или разговаривать не о чем. – И сегодня для нашей счастливой победительницы, – говорит пастор, – сбудется ее давнишняя мечта, потому что сегодня она становится обладательницей вот этого мощного холодильника, великодушно подаренного нам – невзирая на постигшее их дом горе – мистером и миссис Лечуга с Беула-драйв! И тут голос моей старушки мамы смолкает. Быть может, навсегда. Слышно одну только Леону: – О-ой-уау! – Тридцать баксов, – говорит мне сопляк, – наличными, за один астрономический час. Окончательное предложение. Он просто без ножа меня режет, этот жирный карлик с капканом вместо рта. И подвешивает сушиться на солнышке. С другой стороны, сушиться на солнышке меня подвесят, если я вернусь, чтобы заплатить ему эти сраные тридцать долларов. Вот только возвращаться мне как бы не с руки. До сегодняшнего вечера мне нужно успеть стереть с ружья отпечатки пальцев, вынуть из банка мой резервный фонд и срыть к бога душу матери из города на хрен. И только так. – Сейчас десять минут третьего, – говорит пончик. – Жду тебя ровно через час. – Погоди, на моих уже пятнадцать минут третьего. – А я, блядь, сказал, что десять – не нравится, не ешь. Ну и фиг с тобой. Я срываю с себя мантию, сую ее в стоящую под прилавком коробку и бегу, согнувшись чуть не вдвое, вдоль рельсов к посадкам в дальнем конце Либерти-драйв. А сзади меня подхлестывает голос проповедника Гиббонса: – Кстати, о холодильниках. Вы слышали анекдот про кролика? Оглянувшись через плечо, я вижу, как матушка, заливаясь слезами, бежит мимо «Новой жизни» к общественному туалету. Но в нынешней ситуации я себе никаких волн позволить не могу. Мне нужно хватать в охапку велик и срочно рвать к Китеру. На углу Либерти-драйв, у только что воздвигнутого перед хосписом «Милосердие» рекламного щита, роятся приезжие. «Мы скоро откроемся! Конференц-центр La Elegancia» – гласит реклама. На крыльце хосписа стоит какой-то дряхлый старикашка и хмуро щурится на толпу. Я втягиваю голову и начинаю переходить улицу, но меня тут же окликает один из приезжих. – Литтл! – Я ускоряю шаг, но он окликает меня еще раз. – Литтл, я не по твою душу! |