Онлайн книга «Земля наша велика и обильна...»
– Да, – сказал я. – Считаю. Считаю, что если верх возьмет Китай, то современная цивилизация застынет не на века – на тысячелетия! И через сто тысяч лет у нас будут выпускаться все те же пентиумы, будем ездить на таких же автомобилях и даже одежда застынет, неподвластная моде. То же самое будет, если победит Индия или Арабский халифат. Сейчас они развиваются только за счет усилий Запада, за счет внедрения передовых технологий, к тому же внедряют их западные специалисты, и все эти китайские заводы, где выпускаются сверхсовременные компьютеры, – это на самом деле островки западной жизни, куда буддизм или конфуцианство не пропускают дальше проходной! Он покачал головой. – У тебя такое лицо… – Что с ним? – Не скажу, – ответил он. – Подойдешь к зеркалу – увидишь. – Еще чего, – сказал я. – Я хоть и политик, но у меня чувствительное сердце. Еще брякнусь на бок! – В самом деле можешь, – ответил он серьезно. – Господи, да у тебя и в глазах такое… такое… Он запнулся, не в силах подобрать слово, я кивнул, но в зеркало смотреть все равно не стану. Во рту горечь, будто из печени выплеснулась желчь, в желудке печет каленым железом. Дятлов еще не догадывается, какая ужасная мысль зреет в моих извилинах. И если не задохнется под тяжестью текущих дел, скоро даст ужасный росток.
Я заканчивал кофе со сливками, доедал булочку, когда в кафе вошли Белович, Бронштейн и Лукошин, огляделись, сперва было направились к Лысенко, там взрывы хохота, Орлов развлекает анекдотами, затем заприметили меня с Дятловым в уголочке под стеночкой, подозвали официантку, нагрузили заказами и подсели ко мне. Белович сразу же взял быка за рога: – Еще не передумали, Борис Борисович? – О чем? – поинтересовался я. – О поддержке юсовцев? – Юсовцев я поддерживать никогда не буду, – ответил я, – а вот американцев… Когда-то мы их уже поддерживали, это случилось при Екатерине, она послала военный флот на помощь Америке, когда те боролись с Англией за независимость. И сейчас в Америке юсовцам приволье, а вот американцам тяжко. Белович поинтересовался: – А не боитесь, что, если с ними хоть чуть-чуть плотнее завязать контакты, нас сожрут и даже косточки не выплюнут? Я горько усмехнулся. – А помните страхи первых лет перестройки, когда все были в панике, что, мол, если разрешим покупку частным лицам заводов и фабрик, а то и земли, то иностранцы тут же все скупят и будут править Россией? Бронштейн поправил педантично: – Насколько я помню, имелось в виду продавать соотечественникам. А иностранцам – с ограничениями. Очень и очень большими. Я отмахнулся. – Неважно. Боялись и своим, мол, у наших денег нет, будут служить подставными ширмами для иностранцев. Было такое? – Было, – подтвердил Белович. – Было, – согласился с широкой мечтательной улыбкой Дятлов. – Золотое время, – вздохнул Бронштейн. – Так вот, – сказал я горько, – и как все жестоко просчитались! Никто не ринулся в Россию скупать заводы и фабрики, а когда разрешили свободную продажу земли, оказалось, что и она никому за рубежом не нужна. И я сейчас спрашиваю: есть ли у нас вообще шанс, что нами заинтересуются? Все молчали, отводили взгляды. Наконец Белович, самый прозорливый, спросил негромко: – Признавайтесь, Борис Борисович… что у вас на уме? Я оглядел их лица, жесткие профессионалы, трезвые и беспощадные умы, каждый с сильной волей и крепким характером. – Держитесь крепче, – предупредил я. – Возьмитесь за стулья, сейчас тряхнет. Раз уж мы пришли к выводу, что с нашим русским народом надо сделать что-то совсем уж экстраординарное, чтобы он изменился… а в таком виде, каков он есть, обречен на вымирание, то что можем? Ничего экстраординарного на ум не идет, а все экономисты и футурологи предлагают только неработающие модели. Точнее, они бы работали, если бы касалось французов, немцев, голландцев… да любых жителей Западной Европы, воспитанных в католических принципах уважения к труду. Я умолк, не в состоянии выговорить тяжелое, страшное и даже предательское, если посмотреть с определенных позиций, выговорил: – Есть только один выход… – Какой? – спросил Белович. – Объявить войну Голландии и тут же сдаться? На некоторых лицах появились слабые улыбки, другие смотрели серьезно и настороженно. Я договорил: – Найти дорожки, чтобы мы могли влиться в Европу. На этот раз – на любых условиях. Наступило настороженное молчание, вроде бы в моих словах ничего нового, мы давно уже ломимся в Общий рынок и Объединенную Европу, затем Дятлов спросил осторожно: – На любых – это как? До какой степени – любых? Я поднял голову и прямо взглянул в его серые беспощадные глаза. – На любых – это значит на любых. Вплоть до потери суверенитета. Мы обязуемся принять внешнее управление. Вся Россия станет, к примеру, одной из областей Германии. Или Франции. На всех должностях в России встанут европейцы с их менталитетом. Хотя, конечно, если уж идти до конца, то надо интегрироваться со Штатами. Хотя бы потому, что Штаты смогут защитить эти земли от Китая и Японии. Понимаю, Европа нам приятнее, ближе, с нею мы не враждовали… так. Да, с некоторыми странами даже воевали, но вражды, как ни странно, нет, а вот со Штатами хоть и не воевали, однако… Они помолчали, ожидая продолжения, но я молчал, страшные слова сказаны. Дятлов проговорил негромко: – Как шуточку, как экстравагантную гипотезу… почему не принять? Но всерьез? – Когда все это завершится, – ответил я с непонятным мне самому убеждением, – все скажут: да, а как же иначе? Все сделали правильно, только запоздали. Надо было еще раньше. Сейчас же нам такое, согласен, кажется диким. – Но как же, – воскликнул Дятлов. – Но ведь это невозможно! Он взмахнул руками, едва не опрокинув свой стакан с йогуртом. Я спорил, доказывал, объяснял, сам из своих объяснений начинал видеть выступающую из тумана истинную картину мира и понимать расстановку сил на планетарной карте, снова доказывал, уже нащупывая новые доводы, все более устойчивые, не противоречащие моему патриотизму, национальной ориентированности, Белович и Лукошин смотрели, вытаращив глаза, возражали сбивчиво, но я не уверен, что так уж переубедил, просто я всегда был с логикой дружен, а мои противники чаще всего напирали на эмоции. Официантка принесла им салаты-ассорти, но Белович и Лукошин выглядели настолько подавленными, что не притронулись, хотя в другое время смели бы вместе с тарелками. Бронштейн поглядывал на меня искоса, с подозрением, но подать голос не решался. |