Книга Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь, страница 105 – Татьяна Шарпарь

– Дело в том, – Иван помялся, – что…

– Что? – недоуменно спросил Ингвер. – Ничего, я потом вам скажу.

Наверное, никому не надо пока сообщать о пропаже альбома с фотографиями этих украшений? Или можно рассказать? Нет, наверное, нельзя. Или все-таки можно? Вот сегодня он посоветуется с майором и решит, как поступить.

Лидия Машкова у следователя вела себя совершенно не так, как в кабинете Алексея. Серьезная женщина пришла к официальному лицу, не понимая, в чем ее обвиняют. О том, что она подмешала яд в вино, она, видимо, забыла или не придала этому значения. И поэтому разговаривать с ней было трудно.

– Расскажите, как вы познакомились с неким Маховым.

– Я уже рассказывала вашему милицейскому. Что я, попугай вам, что ли?

– Я – следователь, я вам уже представлялся и разъяснял ваши права и обязанности. Вы обязаны, – Константин Петрович пытался быть терпеливым, – помогать следствию и говорить правду, кроме того, четко отвечать на поставленные вопросы, даже если вы на них уже отвечали. Вам понятно?

Она промолчала, дернув плечом, что, видимо, должно было означать: «Понятно, отстань, старый дурак». Константин Петрович придал голосу больше металла:

– Повторяю вопрос. Вам понятно?

Лидия затравленно посмотрела на него и нехотя, сквозь зубы, выдавила:

– Да.

Следователь был неутомим и въедлив в поисках истины:

– Вам понятно?

Ответ последовал тотчас, видимо, ей надоело препираться и играть в независимость:

– Да, понятно.

Константин Петрович удовлетворенно кивнул и слегка откинулся на спинку стула.

– Лидия Ильинична, вы же умная женщина, что вы ведете себя, как неразумное дитя? Вы, я надеюсь, мечтаете о большой любви, о семье, о детях?

Алексей, если бы не знал этого человека, подумал бы, что он и на самом деле интересуется личной жизнью фигуранта по делу. Но Алексей Пронин понимал, что это только психологический прием. В жизни, он чуть не подумал «в мирной жизни», следователь Константин Петрович Михайлов был, что называется, «сухарем», и если чем-нибудь интересовался, то только возможными изменениями в Уголовном кодексе. Хотя это не мешало им испытывать симпатию друг к другу и помогать в делах, когда в том была необходимость. Вот и сегодня, когда Алексей попросил разрешения присутствовать на допросе Лидии, следователь Михайлов, помолчав в трубку, легко согласился.

– Так, Лидия Ильинична? – продолжал допытываться Константин Петрович.

Лидия с независимым видом разглядывала стены и потолок кабинета.

– Не хотите отвечать, – констатировал следователь, – хорошо. Тогда мы применим по отношению к вам статью, – и он завел глаза кверху, будто выбирая статью позаковыристее.

Лидия оторвалась от созерцания потолка и изрекла:

– Что вы ко мне в душу лезете? Спрашивайте по делу.

– Голубушка моя, – встрепенулся Михайлов, – так я же все по делу, только по вашему делу и спрашиваю. Вот ведь какой вопрос: как надолго вы покинете этот прекрасный мир свободы, чтобы провести лучшие годы вашей цветущей молодости в тюрьме?

Он как будто был сам растерян этой перспективой, даже руки развел в стороны. Ну артист, подумал Алексей. Лидия, между тем, утрачивала свою самоуверенность и начала проявлять признаки беспокойства: ерзала на стуле, сжимала пальцы рук, в общем, все, как учили на психологии.

– Что я должна рассказать?

– Вот это разумно, вот это правильно, вот это хорошо. Повторяю свой первый вопрос: как вы познакомились с человеком, который представился как Махов Владимир?

– По телефону. Он вызывал такси, я приняла вызов, а потом мы встретились.

– Сразу вступили с ним в интимные отношения?

– Ну, – она выдавила из себя кривоватую усмешку, – не сразу, а только ночью.

– Где это произошло?

– На квартире, которую я снимаю.

У Константина Петровича удивленно поднялась правая бровь.

– Ну, в смысле, я там временно проживаю. Удивленно поднялись домиком обе брови.

– То есть, это квартира, в которой я живу во время отсутствия Горчакова Ивана Ильича.

– Адрес.

Конечно, она назвала и адрес, и дату знакомства с Маховым, и припомнила, как часто он не ночевал у нее. А еще получалось, что ее любовник Махов очень охотно слушал рассказы о хозяине квартиры, поощрял разговоры о нем, интересовался его привычками, работой, личной жизнью. Все это было похоже на плановый сбор сведений об интересующем лице. Допрос близился к концу, когда следователь, словно фокусник, раскинул перед Лидией веер фотографий.

– Ну, Лидия Ильинична, мы уже установили вашего «Махова», теперь вы присмотритесь к этим лицам. От искренности вашего ответа будет зависеть то, как мы с вами напишем протокол: либо вы активно сотрудничаете со следствием, либо покрываете опасного преступника.

Лидия неуверенно разглядывала фотографии, одну за другой отодвигая их указательным пальцем правой руки в сторону. Одну она рассматривала особенно долго, но, вздохнув, отодвинула ее тоже.

– Что, – спросил следователь, – узнали кого-то? – Да нет, я не уверена. – И все-таки?

– Вот этот, кажется, знакомый Махова. – Почему вы так решили?

– Я однажды ехала со знакомым таксистом, и мы остановились в пробке около кафе на Тверской. И в окне я увидела Володю и этого, – она помялась, видимо, подбирая слово, – господина. Они сидели за столиком около окна и разговаривали.

– А может быть, они просто случайно встретились в этом кафе, кто-то к кому-то подсел?

– Нет, свободных столиков было много, и потом они разговаривали так, как будто были хорошо знакомы.

– Наблюдательная вы женщина, – то ли осуждающе, то ли восхищенно констатировал следователь.

– Что есть, то есть, – польщено улыбнулась Лидия, – работа такая.

– Как же вы, такая ушлая, не смогли мошенника распознать? – в голосе Константина Петровича появились металлические нотки.

И тут Лидия Машкова расплакалась.

– Как-как? А вы когда-нибудь жили совсем один? Когда у всех баб вокруг и мужья, и любовники, а у вас только больная мать, которую ничего, кроме болячек, не интересует? А вас после одной-единственной ночи сразу бросают. Вы когда-нибудь так жили?

Она размазывала по щекам потоки черной туши, и почему-то ее не было жалко. Зрелище вызывало острое желание сейчас же остановить этот театр.

– Вон в углу раковина, умойтесь и прекратите истерику, – спокойно и отстраненно посоветовал ей Михайлов. Он терпеть не мог сцен у себя в кабинете.

Она достала из сумки зеркальце, потом – какие-то платки, что ли, и привела себя в порядок.