Книга На нарах с Дядей Сэмом, страница 175 – Лев Трахтенберг

Внешне сурки весьма походили на хорошо откормленных бобров. Только без хвоста. Но в таких же первосортных коричневых шубках.

«Эх, – часто думал я, – не якшаться вам с человеками и не жить на Руси-матушке. Все равно где – в неволе или в чистом поле… Пошили бы из вас обманки богатые или пустили на воротники пальтовые… В общем, поубивали бы вас, сердечных, на хрен…»

Такие невеселые природоохранные мысли приходили мне на ум почти каждый раз, когда я кормил СВОЕГО сурка. Одного из девяти, не считая пугливых сурчат, похожих на объевшихся в «Макдональдсе» волосатых морских свинок, отбывающих свою первую тюремную ходку «помалолетке».

Моего верного питомца по-русски звали достаточно сложно – «Сурок-По-Имени-Собачка». Или просто «Собаченька» на уменьшительно-ласкательной нежнятине.

Животное меня знало и любило. А также отзывалось на позывные «цып-цып-цып-цып». Я бы на его месте тоже обожал своего кормильца и благодетеля. Как говорится, хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Сурок Собаченька ежедневно получал от меня деликатесный набор травоядного млекопитающего: хлебушек, капустку, морковку, какой-никакой пряничек печатный.

В полном соответствии с опытами физиолога Павлова он поджидал меня около входа в библиотеку часов с пяти вечера. Я не верил своим глазам, хотелось плакать и исполнять песню про лебединую верность.

Хотя зверюшку подкармливали и другие зэки, но стоило ему услышать свое русское имя, он бросал всех, резво подбегал ко мне и становился на задние лапы. Вернее – садился на упитанную попку, выпячивал два верхних резца и начинал шурудить в воздухе верхними четырехпалыми лапами с длиннющими коготками.

Я по-турецки усаживался на землю и показывал не избалованной на развлечения усатой детворе цирковой номер в духе героя замечательного советского мультика про Льва Бонифация. Назывался он так: «Гэнстер Эл и его знаменитый дрессированный сурок Собачка».

Метровый столбик жира почтительно замирал на траве в десяти сантиметрах от «отца родного» и сосредоточенно засовывал в рот очередную подачку. В этот момент в целях укрепления условного рефлекса дуровец-любитель поглаживал его головку и розовато-серое брюшко.

Поскольку я прижимал морковку все ближе и ближе к своей груди, то следующую вкусняшку сурок получал только забравшись ко мне на колено. При этом он не соскакивал с ноги, как какая-то неблагородная болонка. Мой ласковый и нежный зверь смешно балансировал, но оставался в вертикальном положении до тех пор, пока не заканчивал прием пищи.

Мы с воспитанником сидели тет-а-тет в буквальном смысле – наши головы находились на одном уровне.

Дальнейший сценарий циркового ревю зависел от моего настроения. Либо продолжать кормление бобра-недоделки, либо раскланиваться перед многоуважаемой публикой.

Как правило, аттракцион бесстрашного укротителя занимал минут 10–15. Неприхотливые зрители смеялись и достаточно по-жлобски показывали на нас пальцами. Как, впрочем, и положено на сельской ярмарке. Я гордо объявлял, что только что закончилось выступление «русского цирка» («Russian Circus»). В ответ вместо обычных аплодисментов раздавались жизнеутверждающие вопли поддержки: «Russia, you are crazy!» Положительные вопли, прошу заметить, и переводимые в данном случае на русский язык так – «Ну ты, Россия, даешь!»

Хотелось подать на самого себя очередной наградной лист. На этот раз по линии «Росгосцирка». Как и Василий Теркин, я был скромен и соглашался на медаль.

Сеанс окончен! Маэстро, урежьте «Выходной марш» Дунаевского из кинофильма «Цирк»!

За неделю до еврейской Пасхи, выпавшей на этот раз аккурат на майские праздники, в Форте-Фикс свершилось великое переселение народов. По значимости сравнимое с доисторическим переходом человека разумного из Африки через Европу – Сибирь – Берингов пролив в Западное полушарие.

Если в обычный месяц с моей Южной стороны уходило на «дембель» 60–80 зэков, то на этот раз счет пошел на сотни.

Как всегда, сначала тюрьма наполнилась слухами.

О готовящейся акции карателей ставку главнокомандующего начали предупреждать тюремные рихарды зорге ^[589] – уборщики помещений в «лейтенантском офисе» и испанские шныри, приписанные к отрядным канцлерам и «кейс-менеджерам» ^[590].

Надраивая полы или вытирая пыль, наша славная разведка всегда держала свои глаза и уши открытыми. Один к одному – чумазые дедки в телогрейках и валенках, топившие печь в избе какого-нибудь злобного фашиствующего старосты.

Меня по-прежнему не оставляли военно-концлагерные ассоциации…

Непонятно по каким причинам, но администрация зоны объединила два переселения в одном. То ли в силу обычного бюрократического разгильдяйства, то ли чтобы жизнь медом не казалась.

На этот раз – своему же брату-конвоиру. Ибо в эти дни охрана и их верные четвероногие друзья трудились на благо ведомства не покладая рук и лап. Как Прасковья Ангелина и Алексей Стаханов, днюя и ночуя на рабочем месте.

Первый поток вынужденных переселенцев составляли исключительно иностранцы, не имеющие американского гражданства. Всякие там мексиканцы, колумбийцы, доминиканцы, венесуэльцы и прочие островитяне с теплых пиратских островов. В нехороший список среди прочих попали немногочисленные африканцы, европейцы и непаспортизированные выходцы из СССР.

Несчастных отправляли не в далекие отчизны, а в частные исправительные заведения, работающие на паях с иммиграционными властями. В последние годы таких тюрем наоткрывали практически в каждом штате, а в больших – так и вообще по нескольку штук.

По закону, чтобы перевестись в тюрьму на родину, заключенный должен был отбыть большую часть срока в Америке. То есть пожить вволюшку на деньги звездно-полосатых налогоплательщиков.

Каждые два года иностранный уголовник имел право бить челом в Department of Justice и запрашивать «трансфер». Минюст имел право (и без объяснения причин) эти ходатайства отклонять. Подобное случалось сплошь и рядом, включая случай с бедолагой Серегой-Капитаном, отхватившим 24-летний срок.

Чтобы справиться с прогрессирующим ростом заключенных, правительство США разрешило открывать частные тюрьмы. Подчинявшиеся федеральным властям, но во всем другом имевшем нефедеральное «наполнение».

Новые пенитенциарные заведения работали с министерством юстиции «по контракту». Поэтому они сами определяли условия содержания и способы охраны. Все вроде бы по закону, но на грани фола. В соответствии с основополагающими капиталистическими принципами о прибавочной стоимости: вложи поменьше, получи побольше.

Именно за такое гадство большевики буржуев и не любили. И было за что.