Онлайн книга «Иван Молодой. Власть полынная»
- Что тревожит тебя, княже мой? - Аль слухи тебя миновали? - О чем ты, княже? - Великий князь, государь, жениться решил. Глафира улыбнулась: - Эка печаль. Давно бы пора. Доколь великому князю глазищами по девкам зыркать? - Чуть погодя добавила: - На ком князь выбор остановил? - В том и печаль, Глафира. Коли б из своих княжон, а то на девице из рода царского, византийского. Племянница последнего императора константинопольского, Софья Фоминична. Она у папы римского от турок укрывается. Глаша удивленно подняла брови: - Аль государь видел ее? - Нет. - Чудно. В прежние лета невест на смотрины со всех княжеств свозили. Припечалилась, головой покачала: - Видать, не по любви государь женится, а по расчету. Да ты, княже, не огорчайся. Бог даст, ко двору придется, как у нас в Коломне говаривают. - И прошептала: - Хочешь, я к тебе нонешней ночкой приду, утешу? И пошла, посмеиваясь. Приговаривала: - Господи, прости меня, грешную. Козни демонские одолевают… Уже подъезжая к Москве, Санька завернул в стоявшую на пути просторную крестьянскую пятистенку. Пока передыхал и с хозяевами разговоры вел, в избу девица заглянула. Розовощекая, косы платком прикрыты. На гридня глаза метнула. «Дочь хозяйская», - подумал Санька. А отец только знак ей подал, и молодка выставила на стол чашу с кислым молоком, хлеб свежий. Ест Санька, а сам нет-нет да и взглянет на девчонку. Вышел хозяин из избы, встал и Санька. Поблагодарил молодую хозяйку, поклонился, а покидая избу, осмелился: - Зовут-то тебя как, девица-краса? И, услышав, сказал: - Жди, Настена, сватов жди. Пойдешь ли за меня? - Коли всерьез, пойду… Однако не суждено было Саньке в то лето сватов засылать к Настене. Едва он из Твери воротился, как позвали его к Ивану Третьему, и тот велел Саньке готовиться к поездке в далекий Рим. На Арбате в деревянном рубленом домишке с оконцами в мелкий переплет и островерхой черепичной крышей вот уже более десяти лет как поселился италийский монетный мастер Иоанн Фрязин. Прижился на Московской земле, к холодам русским привык. Жену тоже из Италии привез и сына, Франца, помощника в делах литейных. Иоанн мастер знатный, монеты для Московского княжества печатал. Из серебра лил под зорким надзором людей государевых. Сколько укажет великий князь, столько и выплавят они с Францем. И за ту великую пользу, какую приносил Иоанн Фрязин Московскому княжеству, Иван Третий пожаловал мастера званием дворянина. Может, и дальнейшая жизнь его шла бы как по накатанной дороге, не случись события, в котором Иоанну Фрязину отводилось подобающее место. В малой палате сидели вдвоем, Иван Третий и Иван Молодой. Поначалу государь хотел было братьев позвать, да передумал: разговор-то для них будет не слишком приятный. В палату последние лучи заходящего солнца проникают через высокие оконца. Еще час-другой, и наступит сумрак. Тогда дворцовые девки зажгут свечи и в палате запахнет воском. Государь откашлялся: - Вот, сыне, ходили мы на Великий Новгород, заставили новгородцев признать власть нашу, великих князей московских. Выкуп они дали, от Волока и Вологды отказались, хоть мы и без того давно уже этими городами владеем. И за ту их покорность обещал я держать Новгород в старине, по пошлине, без обиды. Смекаешь, сыне, великий князь Иван Молодой, к чему я речь веду? Вернул под власть Новгороду Торжок и Демон, крестное целование с них сложив… А что же новгородцы? Не они ли поклялись не отдаться никакому королю или великому князю литовскому, не знаться с недругами великих князей московских?.. Ноне начали забывать новгородцы, что крест целовали на верность Москве. Говорил государь Иван Третий, а молодой Иван слушал и соглашался. - Когда карали новгородцев, чуяла душа моя, что корни крепкие в том городе. Затаятся, а потом в неурочный час дадут поросль… Прислал Феофил письмо владыке Филиппу: снова начали бояре сети плести, подговаривать люд против Москвы. Пытался Феофил увещевать их, да попусту: закусили удила. Иван Третий внимательно посмотрел на сына: - Вникаешь, Иван, о чем я речь веду? Молодой великий князь кивнул. - Так вот, сыне, намерен я слать тебя в Новгород, да не с миром, а с чашей яда. Должны знать бояре карающую руку московских великих князей. И ты помни, что уже не малолеток, а великий князь Московский Иван Молодой… Казни их! Двух-трех смерти предашь, иные уймутся. Страхом покорим новгородцев. Эвон как ведут себя. Не хотят в единении жить. А нам, великим князьям московским, единая Русь нужна, не удельная. Вот ты, сыне, и напомни им о том. - Исполню, государь. - Не милуй виноватых. А коли ненароком безвинного достанешь, не огорчайся, другим в науку. Слова отца не удивили Ивана Молодого. Знал, Русь на силе и страхе держится издавна. Еще Иван Калита, предок его, за великий княжеский стол бился правдами и неправдами, татар на Тверь наводил, козни в Орде против князей удельных творил… А Иван Третий будто читал мысли сына: - Отчего я братьев своих сюда не призвал, с тобой один на один речь веду, - речи мои им неприятны. Они, ведь знаю, с усобицей не слишком хотят расстаться… Придет время и для Твери. Твой дядька, тверской князь Михаил, видно, забыл, что в родстве мы, к Литве потянулся… Видит Бог, по-доброму хотел я с ним жить, на поклон к нему ездил. А он возымел о себе, что выше Москвы. Многие его бояре поняли, что пора нашей земле единиться. Настанет час силе ордынской противостоять, и тут, великий князь Иван Молодой, сила с силой столкнется и чей удар пересилит, за тем и победа… К тому, Иван, князь великий, новгородцев взывай. А тех, до кого слова твои не доходят, не щади! Москву покидали в дождливую пору. Надвигалась ранняя осень, но еще не осыпался лист и его не прихватила желтизна. Из Кремля выехали в крытой колымаге, с занавешенными оконцами. Отстояли заутреню в Благовещенском соборе. Сидели вдвоем на задних кожаных подушках. Под ногами кованый малый сундучок со всеми их вещами. Дождь барабанил по крыше, и редкие раскаты грома отдавались вдали. Город заканчивался полем. За последними дворами, огороженное жердями, желтело сжатое поле ржи. В отдалении, на другом конце поля, виднелась деревня избы в три, с постройками, а у темневшего леса лентой большое село. От Москвы к деревне и к селу тянулась избитая колеей, потонувшая в грязи дорога. В дальний путь отправились Иоанн Фрязин и Санька. Пока из Москвы выбрались, колымагу кидало и раскачивало на ухабах и рытвинах. А как из города выбрались и на Можайской дороге оказались, колымагу перестало трясти. Санька с немчурой редко переговаривается. Да и о чем им речи вести? Еще успеют все обсудить. О Смоленске, какой Литва с Польшей у славян захватили, или о Варшаве, через которую им предстоит проехать. Сколько же верст у них впереди! И сколько утолительных дней провести в колымаге! |