Онлайн книга «Горожане. Удивительные истории из жизни людей города Е»
|
Как-то раз, накануне очередной всенародной годовщины, листал Маяковского в поисках вдохновения и аж подпрыгнул, прочитав: Единица – вздор, Единица – ноль! Такое откровение – кошмар для любого математика, технаря, инженера… Малахин придвинул к себе чистый листок: Что-то – это не ЧТО-ТО, т. к. это НЕЧТО, т. е. НИЧТО, а точнее – КОЕ-ЧТО-НИБУДЬ или ТО, ЧТО НАДО… НОЛЬ – это не НОЛЬ, т. к. это ОДИН, т. е. ДВА, а точнее – ТРИ или ЧЕТЫРЕ. Маяковский разбудил в Малахине поэта, поэт развернул абсурдистскую агитацию: Строку о том, о сём строку, И стих готов – ку-ка-ре-ку! Вот так инженер Малахин молча собрал вещи – и вышел за дверь, уступив своё место панк-скомороху, художнику-перформансисту, отцу постсоветского стрит-арта, народному дворнику, певцу помоек— старику Букашкину. Вначале он, впрочем, действовал под псевдонимом Какий Акакиевич Кашкин – но его быстро стали называть сокращённым именем К.А. Кашкин, а это било по благозвучию. Бывший в употреблении Кашкин – Б.У. Кашкин впоследствии превратился в Букашкина, и это было правильно, потому что букашек старик воспевал регулярно: Меня зовут Старик Букашкин, Я всех про всех вас лю… Букашки, мошки, таракашки И аж крокоделю! Вдохновение Букашкин черпал отовсюду – привязчивая строка эстрадного шлягера превращалась в поэму: Какой панно, какой витраж, Какой бульон, какой гуляш, Какой батон, какой лаваш, Какой цэ-два-аш-пять-о-аш, Какой зерно, какой фураж, Какой НИИспецстройдормаш, Какой Гайдар, какой Аркаш, Какая голубая чаш… Многие считали, что товарищ инженер повредился умом. А сами посудите, если бородищу отпустил, одеваться стал не как советский человек и ещё, говорят, ушёл из дома, живёт в каком-то подвале на Толмачёва, у него там будто бы мастерская, и он делает из разделочных досок чуть ли не иконы! И пишет, пишет, пишет свои стишки, и к нему прибивается со всего города неформальная молодёжь – и пуши, и хаппи, и музыканты из подозрительных групп распевают с ним странные куплеты! Сынок его (то ли от этой жены, то ли от другой) поёт звонким голоском: Лошадка объелась гороху! Раздулись бока – ей плохо! Слезами наполнились очи, Мне жаль бедолагу очень! И ребёнок делает это вместо того чтобы собирать металлолом и участвовать в жизни школы! Не дай нам Бог, как говорится, сойти с ума, глубочайшие соболезнования близким… Когда вышел антиалкогольный указ 1985-го, Букашкин откликнулся на него целой серией двустиший: «Я не пью, не пьёшь и ты. Наши дети как цветы!» «Чем помногу выпивать, Лучше уголь добывать!» «Был красивый пуловер… Где он? Пропил, изувер». «Посмотрите, как сейчас алкоголика ломает, Вышел вовремя приказ от шестнадцатого мая». Не печатают – и ладно. Будем петь, читать, голосить, делиться – нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся. И всё же публикация для поэта важнее, чем он готов в этом признаться. Поэтому те кухонные доски, из которых Букашкин делал прежде супрематические (именно так) иконы, стали превращаться в книги – картинка-иллюстрация и пара строчек яркими буквами. Искусство не должно приносить художнику выгоду, лучше – если пользу людям. Букашкин моментально оброс единомышленниками – музыканты, художники, студенты быстро выучили дорогу в подвал на Толмачёва, который он поначалу делил с коллегой, а потом заправлял там единовластно. Гостям не давали расслабиться, каждому вручались краски и досочка, загрунтованная желатином: – Давай рисуй! Ну и что, если не умеешь, – никто не умеет, а ты рисуй! И пой! Играй! Девочка в варёных джинсах несколько месяцев ходила по следам за обществом «Картинник» – так Букашкин назвал свой выездной художественный салон, гастролирующий вначале по Свердловску, а потом – по всей стране. Почётные гости рок-фестивалей, звёзды фойе, артисты пешеходных зон… На Пале-Рояле, Арбате, Плотнике, Рулетке, в Тюмени пестреют картинки Там бьётся за мир, Воспевая горох, Смешной настоящий живой скоморох! Только в сентябре она решилась наконец толкнуть дверь в захламлённый подвал. Никто не удивился, а старик тут же крикнул: – Проходи, раздевайся, ложись! Она тут же вспыхнула, как будто её взяли за волосы – и подожгли, но тут Букашкин гостеприимно продолжил: – Вставай, одевайся, уходи! И вручил ей краски. И выдал досочку – с текстом: Без тебя я мерин сивый, А с тобою – мэр красивый! (Однажды в городе действительно появится красивый мэр – Бука знал об этом заранее.) 4 «Солнце русской драматургии» – сказал о нём кто-то всерьёз или в шутку. Для него, впрочем, шутка и всерьёз – как тот двусторонний пуховик, который вдруг появился у каждого в театре. Наставляя юных пьесописов, он говорит, что если в первом действии зрители смеются, а во втором плачут, значит, у них всё получилось. А если нет – пишите сначала. Солнце русской драматургии – сокращённо СРД, так он подписывает свои первые книги, сборники пьес. Когда старик Букашкин бродил по Екатеринбургу в фуфайке с надписью «I am a great Russian poet», его многие спрашивали: «Зачем это?» – и получали ответ: – Иначе не поймут! Пьесы наш герой пишет ровно как заведённый. «Рогатка», «Мурлин Мурло», «Сказка о мёртвой царевне»… Пьесы – как дети, рождаешь их в муках, выводишь в свет, а они потом радуют тебя, кормят, помогают, не дают поверить, что жизнь прожита зря… «Рогатку» он повёз на семинар драматургов в Пицунду – и только ленивый его не разругал, не раскритиковал. Лишь одна Людмила Улицкая, никому тогда ещё не известная, сказала: – Коля, не слушай никого! Можешь спокойно помирать, потому что главную пьесу в своей жизни ты уже написал. Ну, насчёт «помирать» она, конечно, погорячилась. Хотя о смерти он думает так же часто, как герои всех его пьес: там если не похороны, так поминки, если не убийство, так самоубийство… В пьесе «Играем в фанты» каждая тварь дрожащая имела право. В «Рогатке» жизнь измерялась любовью – пусть и не такой, с какой привыкли иметь дело участники драматургического семинара. 1989 год – Роман Виктюк поставил спектакль по «Рогатке», 1990 год – Галина Волчек вывела «Мурлин Мурло» на сцену «Современника». О его пьесах пишут серьёзные литературоведческие работы: обсуждают мениппею, «максимальное обнажение физиологического остова словесной семантики», драматургический дискурс. Пьесы разлетелись по всему миру – Италия, Швеция, Германия, Австралия. На разных языках играют артисты, на одном и том же – смеётся и плачет зритель. |