Онлайн книга «Между прошлым и будущим»
Но от Элеонор не так-то легко было избавиться. – Вижу, все картины в вашем доме вставлены в рамы отнюдь не рукой профессионала. Вы сами этим занимались или вам помогала Бернадетт? Моя ложка замерла на полпути ко рту. Я опустила ее в тарелку, подняла голову и посмотрела прямо в глаза Элеонор. – Когда мы с сестрой ехали сюда из Венгрии, мы взяли с собой кое-какие произведения искусства из нашего дома в Будапеште, но у нас было очень мало денег. Мы целиком и полностью зависели от нашей сестры Магды и ее мужа. Они давали нам кров и кормили нас. Я не хотела тратить лишние деньги на то, чтобы вставлять картины в достойные рамы, и выбрала более дешевое решение. Ее взгляд был не менее вызывающим, чем мой, словно мы пытались вынудить противника первым отвести глаза. Положение спас Финн, который вошел в комнату, чтобы забрать поднос. Видимо, племянник услышал часть нашей беседы. – Тетя Хелена, может быть, все же стоит поместить картины в новые рамы? Будет жаль, если они пострадают. Я позволила забрать поднос с моих коленей, молясь, чтобы съеденный завтрак не оказался на простынях. – С картинами все в порядке. И с ними ничего не надо делать. Финн стоял на пороге с подносом в руках и разглядывал картину, изображающую Моисея. – И все же я настаиваю, что надо хотя бы пригласить оценщика и получить представление об их художественных достоинствах и стоимости. Я упрямо покачала головой. – Как я уже сотню раз говорила, мне не нужны в этом доме незнакомые люди, роющиеся в моих вещах. Когда я умру, на это у вас будет предостаточно времени. Он отвернулся, но я все ж успела заметить, как он поджал губы. Это был стародавний спор, в котором я просто не имела права проиграть. Элеонор последовала за ним из комнаты, но тут ее внимание привлек старый граммофон, прятавшийся за дверью шкафа в углу комнаты на столике, под которым стояла одна из соломенных корзинок Бернадетт. – Я совсем забыла об этой корзинке. Там, наверное, тоже есть ноты? Я видела пластинки, но не просматривала их, чтобы узнать, есть ли что-нибудь под ними. Прежде чем я успела ответить, она залезла в круглую корзинку и подняла одну из пластинок. – Они, наверное, очень старые? – А вы разве сами не видите? Я откинулась на подушки, наблюдая за ней с деланым безразличием. Я заметила, что девушка обладала потрясающей способностью отвлекаться от серьезных проблем в своей жизни на выполнение повседневных задач, сосредотачиваясь на тех вещах, которые она могла контролировать и направлять. Такой же была и Бернадетт, она могла как ни в чем не бывало спокойно сложить ноты и закрыть крышку рояля, словно в этот момент вокруг нее не рушился весь мир. Как будто легкие брызги воды могли спасти дом от пожара. Элеонор принялась рыться в пластинках, остановившись на одной, у которой еще сохранилась обложка. Подняв ее, она с удивлением прочитала название: – «Сестры Жарка»? – А разве Финн вам ничего не говорил? Мои сестры – Бернадетт и Магда – и я были довольно известны в Венгрии и вынашивали большие планы по переезду в Америку, чтобы продолжить карьеру певиц. Она медленно прочитала вслух то, что была напечатано под названием более мелким шрифтом: – …исполняют «В полном одиночестве» Ирвинга Берлина. – Запись была сделана в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Элеонор снова посмотрела на пластинку, словно я говорила по-венгерски, а она пыталась перевести. – Вы записали альбом? – Да. И, представьте, он имел в Англии большой успех. Она подошла к кровати, осторожно зажав пластинку между ладонями. – Значит, вы еще и певица? Во мне вместе с чудесными воспоминаниями поднялась и былая гордость. – Нас сравнивали с сестрами Эндрюс, но мы были гораздо красивее. Никогда не стала бы хвастаться этим раньше, но я уже в преклонных годах и легко могу отбросить ложную скромность, которая ушла вместе с роскошными золотыми волосами и изящными прямыми пальцами. – Нам предложили записать ставшую потом знаменитой песенку про горниста – Boogie Woogie Bugle Boy of Company B, что означало бы немедленное заключение нового контракта на запись пластинок и переезд в Америку, но мы отказались от этого предложения. Мы прогадали, зато сестрам Эндрюс повезло. К тому же в тысяча девятьсот сороковом году Магда вышла замуж, и ее муж счел, что жена уважаемого человека не должна быть певичкой, записывающей пластинки. А потом началась война. – Война? Я вздохнула. – Вторая мировая. Надеюсь, вы о ней слышали? И тут она наконец покраснела. – Конечно. В школе мы это проходили, но история не относилась к числу моих любимых предметов. – Она слегка наклонила голову, словно раздумывая. – Поэтому вам пришлось прервать карьеру? Ведь вашу страну захватили нацисты. Я нахмурилась и посмотрела на нее с осуждением. – Вам следует снова изучить учебник истории, Элеонор. Наша страна была союзником Германии, во всяком случае, в начале войны. – Я закрыла глаза в ожидании ее следующего вопроса, моля бога, чтобы он дал мне терпение. – Нет, я не разделяла взгляды нацистов, так же как и никто из моих родственников и друзей. Я замолчала, вспоминая, как долго мы цеплялись за прежнюю жизнь в Будапеште, словно не замечая перемен вокруг нас. Словно мы ничего не знали о том, что весь остальной мир пылает в огне. Возможно, такова человеческая природа – мы пытаемся избежать несчастья, сосредотачивая внимание на повседневной жизни. Наконец, взглянув в глаза Элеонор, я сказала: – Нам удалось бежать из Венгрии во время нацистской оккупации в тысяча девятьсот сорок четвертом году. И мы приехали сюда. Она долго и внимательно смотрела на меня, словно догадывалась, что я что-то недоговариваю и то, что я ей поведала, всего лишь легкий ветерок перед ураганом. – Вы когда-нибудь возвращались туда? В Венгрию? Я почувствовала знакомое жжение в горле и поняла, что мне не следует продолжать разговор. Я просто покачала головой, не смея говорить о долгих годах разлуки, о потерянных друзьях и несбывшихся надеждах, о собственном прошлом. Элеонор снова принялась разглядывать пластинку, которую держала в руках. – Как вы думаете, граммофон еще работает? Я пожала плечами. – Я уже сто лет его не слушала, но, думаю, он еще исправен. Это ведь портативная модель, которую надо заводить. Глаза Элеонор заблестели. – Мне так хочется послушать хоть одну из ваших песен. Можно я сейчас поставлю пластинку? Мое сердце бешено заколотилось. Каждую ночь, ложась спать, я молилась, чтобы никогда больше не услышать голоса сестер, боясь того, что они могли сказать мне. Я просто не вынесу, если услышу их сейчас. |