Книга Портрет с пулей в челюсти и другие истории, страница 54 – Ханна Кралль

Полицейский сообщил Поле, что немцы уже знают про укрытие…

Полицейский заставил соседа поехать с Ривкой…

Полицейского этого видели с Полей, он время от времени приезжал в Плебанки. “Родом из Гамбурга, высокий блондин, лет пятидесяти…” – писала мне Ривка Гольдфингер из Израиля.

Он любил Полю?

Догадывался, что у нее в подклети гости?

Она ему про них сказала?

Верила, что в черный час он ее защитит?

13.

Когда в Аннополе, за овином, трое евреев из саней уже были убиты и осталось убить только Полю, лейтенант Бранд обратился к полицейскому, которого не раз с ней видели:

– Стреляй.

Полицейский поднял винтовку. Сказал:

– Ich kann nicht, – и опустил ствол.

Бранд ждал.

Полицейский поднял винтовку – и опустил.

– А теперь можешь? – спросил Бранд и приставил полицейскому к виску пистолет.

14.

Люди из Аннополя рассказали об этом Полиной двоюродной сестре. Двоюродная сестра живет за старым дубом, у дороги в Плебанки.

Говорит она громко, пронзительно – оттого что глухая, а может, от волнения.

– Поднял винтовку и не смог!

– Три раза пробовал!

– Аж пистолет ему приставили: ну а теперь?!

– В третий раз только!

– В третий раз смог!

– Аж ему пистолет приставили!

– С третьего раза!

Кричит из-за дуба, через забор, ревматическая и корявая.

Швыряя слова, выкрикивает последние минуты жизни Аполонии Махчинской ^[135]. Последние минуты истории любви полицейского из Гамбурга.

1.

– Расскажите мне что-нибудь… – попросила я.

(Каждую встречу с читателями я так заканчиваю: “Расскажите историю…”)

В маленьком северном городке, неподалеку от Гамбурга, ко мне подошел мужчина средних лет. У него была светская улыбка и острый взгляд.

– Доктор Кляйнер, Исаак Нахумович, – представился он по-русски. – У меня для вас кое-что есть…

“Кое-что есть” звучало многообещающе. Как посул сделки с выгодной маржой. Однако доктор Кляйнер не с деловым предложением ко мне пришел. Он пришел со своей жизнью.

– Кое-что действительно интересное, мадам…

“Действительно интересное…”

Он давал понять, что история, которую я прочитала на авторском вечере, это еще пустяки… (История польки, спасавшей евреев, которую застрелил влюбленный в нее немецкий полицейский.)

Действительно потрясающей была лично его, Исаака Нахумовича Кляйнера, история.

2.

– Нахум, мой отец, был коммунист. Он родился и жил в Риге, в бедной многодетной семье. В бедной еврейской семье старший сын не мог не стать коммунистом, а отец был старшим сыном.

(Это звучало не слишком заманчиво. Я довольно много писала о еврейских коммунистах из бедных семей и вряд ли могла узнать что-то новое. Больше того: мне и не хотелось узнавать. Я слушала неохотно, не доставая авторучки.)

Началась война. Латвия стала советской республикой, Нахума Кляйнера назначили министром.

В сорок первом году Латвию захватили немцы. Русские, евреи и коммунисты уезжали в Россию. Поезда брали штурмом. Нахум Кляйнер узнал, что в Москву отходит последний эшелон. Добыл семь мест: для матери и всех братьев и сестер. Второпях отвез их на вокзал. Посадил в вагон и попрощался. Отхода поезда он ждать не мог – отправлялся на фронт.

Поезд стоял на перроне, на рижском вокзале.

Бабушка Ноэми, мать Нахума, сидела в вагоне и собиралась с мыслями.

Едут они в неведомое – думала бабушка Ноэми, – на край света, а она ничего не успела взять. Ладно постель, бог с ней. Ладно чайник. И даже три серебряные чайные ложечки, полученные в приданое от матери. Она не взяла самое главное: серебряные подсвечники, в которых ее мать, а потом она каждый шабат зажигала свечи.

Бабушка встала.

Сказала: “Все выходим”.

И они вышли. Все: бабушка и шестеро ее детей.

Пошли домой.

Завернули в белую полотняную салфетку два маленьких подсвечника и три чайные ложечки.

Вернулись на вокзал. Перрон был пуст.

С рижского вокзала в Россию ушел последний поезд.

3.

– И что? – догадливо перебила я доктора Кляйнера. – По дороге поезд разбомбило, пассажиры погибли. Ноэми и дети пережили войну, верно?

– Нет, мадам. Поезд доехал до Москвы. Пассажиры пережили войну. Бабушка Ноэми погибла вместе с шестью детьми и десятками тысяч других латышских евреев.

4.

Нахум Кляйнер вернулся с войны с высшими боевыми наградами и шрамами от ран. Дома он застал чужих людей. Они не знали ни его матери, ни братьев и сестер.

Он пошел к латышским соседям, но те про них ничего не знали.

Он хотел вернуться на фронт, но фронта не было. Был лес. Его направили в оперативные отряды, которые в лесах искали немцев и латышей-коллаборантов.

У латышей проверяли плечи. Если долго ходить с винтовкой на плече, от ремня остается заметный след.

Латышей со следами на плече отправляли в расход – под ближайшее дерево – или в лагерь.

Немцев выводили из леса. Их брили, чистили им ботинки, пришивали пуговицы к мундирам и вешали на телеграфных столбах на базарной площади, в центре города.

5.

Война закончилась. Немцы повешены, латыши отправлены в расход, пора было начинать обычную жизнь.

Нахум Кляйнер вернулся в Ригу. Женился, работал, растил сыновей.

После шестидневной войны в Израиле он принял решение эмигрировать. Паспортов ждали недолго, четыре года.

Упаковали вещи, сдали багаж и купили красные гвоздики.

Они не знали, где лежит бабушка Ноэми: в Саласпилском лесу, в Румбульском лесу или в Бикерниекском лесу.

Решили попрощаться с местами казни евреев во всех лесах. Охапку гвоздик поделить на букеты.

Накануне кто-то постучался в дверь. Незнакомая старая женщина в черном платке на голове, с черной клеенчатой сумкой в руке хотела поговорить с Нахумом Кляйнером.

Женщина представилась: во время войны, до того как в Риге устроили гетто, она жила по соседству с Ноэми Кляйнер.