Онлайн книга «Девочки. Дневник матери»
Весьма обидно, написав сотню статей о воспитании ребят, споткнуться на собственном младенце. * * * Увидела, как Шура, лаская Сашу, поцеловал ее в ухо. Когда Шура ушел, сказала мне: — Мам, поцелуй меня в ухо. 5 августа 42. Растрогать ее нелегко: — Галя, я очень устала и проголодалась. Пойду поем, а ты побудь с Сашенькой. — Ну-у-у… Лучше я посижу в тупичке на скамеечке. Но сама часто подходит к Саше, с нежностью трогает ручки, ножки, целует, разговаривает, а иногда, укачивая, тонким голосом поет колыбельную: «Придет серенький волчок, тебя схватит за бочок…», чем и будит по утрам Шуру… * * * — Мама, Саша улыбается вслух… * * * — Галя, какую книгу читала вам Ольга Львовна [мать А. Б. Раскина. — А. Р.]? — Она нам не читала. Она сама себе читала свою старшую книгу. * * * Плакать по пустякам перестала. Особенно после того, как перестали бросаться к ней, сломя голову, при каждом ее вопле. Кроме того, была ей рассказана история с пастухом и волком. 9 августа 42. Просьба посидеть с Сашей едва не имела трагических последствий: Галя, укачивая Сашу, перевернула коляску. Испугалась, закричала, заплакала, но как только выяснилось, что Саша цела и невредима, пришла в себя, улеглась спать и больше этим эпизодом не интересовалась. — Как же тебе не стыдно, даже не спрашиваешь, как себя чувствует Саша? — А что… Она ведь не расшиблась! И смеется еще… * * * За буйное непослушание было решено Галю наказать. Но как? Не разговаривать с ней? Но это ее не тронет — она почти не бывает дома, прибегает только поесть, ни я, ни кто другой с ней никаких интересных для нее разговоров не ведет. Так что выходит: лишение небольшое. Придумали: будет спать одна, без меня. Галя выслушала это решение с завидным спокойствием, легла спать, а утром сообщила: — Очень хорошо спала. Свободно так. А тебе свободно без меня было? Слушается, однако, лучше. Старается оттенить свои хорошие поступки и намерения. — Мама, я съела все корки. — Мама, дай пожалуйста нож, я отрежу от своего яблока половину и дам Лике. — Мама, я выполоскала Сашенькин подгузник и повесила сушить. — Мама, тетя Оля дала мне морковку, а я сказала: «Спасибо!» Но хорошие отношения у нас с ней не налаживаются: она нагрубила Шуре, обещала мне извиниться перед ним и не извиняется. Сначала, было, на мой вопрос — извинилась ли — ответила: — Да, я сказала: больше не буду… — А Шура что? — А Шура сказал: хорошо. Оказалось: неправда. — Ты что же врешь? Пойди извинись. — Я стесняюсь. И наконец: — Надо извиниться, ты обещала. — Ничего я тебе не обещала. Раньше, совсем недавно, обижалась на каждое резкое слово. А теперь — Шура с ней не разговаривает, я разговариваю сухо, Ольга Львовна — иногда раздражительно, а у Гали в глазах только упрямство, да и насмешка, пожалуй. И ожидание: «Ну, а дальше что будет?». * * * — Мама, Лика говорит, что Шура мой папа. Я ей объяснила, что он Шура, а не папа. 11 августа 42. В целях самооправдания говорит вещи просто чудовищные: Ольга Львовна: — Ты понимаешь, что Сашенька из-за тебя могла бы умереть, не было бы Сашеньки — понимаешь? — Ну, что ж, мне бы тогда достались все ее распашонки… (!!!) * * * Я уж рада бы довести Галю до слез. Но — никак не прошибу. 17 августа 42. Прошибить слезу удалось арбузом. Принес арбуз Шура. Шура с Галей не разговаривает. Галя извинения у Шуры не просит. А арбуз опять-таки принес Шура. Следовательно — арбуза Гале не полагается. Рыдания. Слезы. — Дай арбуза! Я давно арбуза не ела! Хочу арбуза! Извиняться, однако, не стала. На другой день просила тоном безнадежным, но уже без страдания в голосе: — Ну, дай мне арбуза, дай… Почти примирилась с тем, что арбуза не получит. Даже рассказывала какой-то старушке в тупике: «А у нас арбуз есть…» Новый взрыв отчаяния был вызван приходом мамы Сони. В расчете на ее мягкое сердце Галя кричала, плакала, требовала арбуза. Не получила. Но и не извинилась. (Господи, какой я была дурой тогда, глухой дурой! Ее надо было только любить и жалеть, а я ее воспитывала. 1 декабря 1955 г.) * * * Раньше боялась и дичилась ребят — почти не играла с ними. Потом быстро освоилась, научилась по их способу взбираться на дерево, а оттуда на крышу сарая и даже свела дружбу с тринадцатилетним вором и хулиганом Валькой, отец и мать которого арестованы — один за бандитизм, другая за воровство. По приглашению Вальки Галя была у него в гостях, где произошел следующий знаменательный разговор: — Он меня спрашивает: «Вы богато живете?» А я ему: «Ну, во время войны кто ж богато живет?» Гале запрещено ходить к Вальке. Но она, кажется, не очень-то намерена выполнять приказание. Много врет. Это — самое отвратительное. * * * — Галя, убери, пожалуйста, на место мой зубной порошок. — Стану я убирать — ведь не я принесла его сюда? Посылаю ей самый страшный, какой только могу изобразить, взгляд. Она уносит зубной порошок, возвращается и принимается философствовать: — Ты говоришь: надо за собой убирать. Но ведь не я принесла сюда порошок, а ты, — значит, ты и должна убрать. — Ведь не я, а ты пачкаешь свое платье, а стираю-то все-таки я? Ведь это ты, а не я хочешь есть, а готовлю еду тебе я? — Это потому, что я маленькая. * * * Гале запрещено выходить в тупик, пока не станет слушаться сразу, без длинных рассуждений и бесконечных «А почему?»: — Галя, убери локти со стола! — А зачем? — Галя, не лезь под кровать. — А почему? — Галя, помой руки. — А зачем? И это во всех случаях, в ответ на самое пустяковое приказание, просьбу. |